Туманный берег

– Извините, Вадим. Вы хотели со мной поговорить?
– Лиля отложила газету в сторону и, сцепив руки в замок, положила их на колени.
– Я вас слушаю...

– Вы не могли бы выйти за меня замуж?
– Вадим опустил голову. А она вся подалась вперед, чуть не уткнувшись в него носом, и почти заорала:

– За-амуж?!

Вот именно так, с купеческим выговором: "за-амуж"...

– Да.
– Он вздрогнул и резко вскинул голову.
– То есть, нет... Простите меня, я болван! Я все это так по-идиотски подал. Просто... Просто, вроде бы, вам приходится снимать квартиру, ведь так? И прописки у вас нет? И... Я слышал, что у вас не может быть детей, а вы ведь женщина?..

Она опешила, она ничего не понимала. А Вадим продолжал:

– ... Это все гнусно, конечно. Но я предлагаю вас своеобразную сделку: вы официально становитесь моей женой и помогаете мне... Нет, не так... Я предлагаю вам жилье, московскую прописку. Что еще? Наш брак продлится столько, сколько вам будет угодно. Мне необходимы всего лишь два-три года.

– Сделку.., - только и смогла повторить Лиля.
– Сделку...

И все-таки какой-то запас институтских знаний у неё ещё оставался, несмотря на все попытки начальства сделать из штатного психолога дополнительного бухгалтера-референта. Через сорок минут Вадим уже называл её на "ты" и рассказывал-рассказывал...

О том, что Олеси больше нет. Точнее, она есть, но где-то там, не с ним. Для него её больше не существует (Или его для нее?).

О том, что она с англичанином, о том, что уезжает в Лондон, и это, конечно, правильно и мудро. Он, Вадим, совершенно не думает её удерживать.

О том, что он неудачник. Самый настоящий неудачник: ни карьеры, ни любимой женщины, ни счастья - ничего. О том, что он даже хотел повеситься потом испугался того, что веревка перережет кожу и вопьется в гортань. О том, что пил втихушку и сейчас пьет. (Лиля знала и о его периодических запоях и о том, что по этому поводу думает начальство).

О том, как несколько дней назад раздался звонок. Он снял трубку только для того, чтобы телефон замолчал, и хотел тут же швырнуть её на рычаг, но отчего-то все-таки буркнул: "Алло". А это оказалась старая подружка Алка, работающая сейчас педиатром в какой-то элитной клинике. И Алка говорила, что его Олеся (они виделись как-то в ресторане) легла делать искусственные роды! Он сразу понял, что это его ребенок... Тут же оделся, вышел на улицу и поймал такси.

В клинике был уже через полчаса, хотя Алла по телефону сказала, что при самом хорошем раскладе ехать до сюда не меньше часа. Пока поднимались на второй этаж, она все возмущалась: "Твоя Олеся может родить этого ребенка! Говорю тебе, может! Нет у неё абсолютных показаний к искусственным родам, и это не только мое мнение. Здоровая она, как кобыла. Да, были травмы, да, почки, да, печень. Но женщины с таким состоянием внутренних органов по двое - по трое детей рожают. Если хочешь знать, более менее серьезно у неё только рука повреждена: там, по крайней мере, нервы задеты. А все что касается детородной части в полном порядке. Подумаешь, упала пару раз в обморок! Подумаешь, отеки пошли! Корова она мерзкая, твоя девка, вот что я тебе скажу!"

Ему было неприятно, что Олесю называют "кобылой" и "коровой", но зато тепло от слова "твоя". И ещё он теперь знал, что там, внутри Олеси, живет, на самом деле, его девочка. Его маленькая Олеся, которая никогда не убежит ни в какой Лондон...

Алла с ним в палату заходить не стала, просто кивнула на дверь. Он зачем-то пригладил волосы и только потом нажал на ручку. Олеся лежала на кровати, спиной к двери. На ней был розовый махровый халат.

Даже обернулась она не сразу, словно уже знала, кто пришел. Потом все-таки села, придерживая халат на располневшей груди.

– Значит, ты все-таки не сделала аборт?
– глупо спросил он.

– А какие, по-твоему, есть варианты?
– встречно поинтересовалась она.
– Сделала? Точно не уверена? Поживем-увидим?

– Почему?

– Уж во всяком случае, не потому, что хотела сохранить память о тебе. Не обольщайся. Просто опоздала, как опаздывают тысячи баб... Все равно этого ребенка не будет.

Они замолчали. Он смотрел поверх её плеча на розовые шторы, она - на дверной косяк. Потом Олеся тихо и прерывисто вздохнула:

– Уходи, Вадик. Поздно уже. Я отдохнуть хочу... Ну, не смотри на меня так! Я, правда, ничего этого не хотела. Собралась на аборт, а они говорят, уже чуть ли не пятнадцать недель. На большой срок не взяли по показаниям... Я бы, может, и родила, но не получается. Обмороки у меня начались, сознание теряю... Тим, кстати, хотел, чтобы я оставила ребенка.

– Хотел?
– насмешливо и зло спросил он.

– Да, хотел, - так же зло ответила она. Потом закрыла лицо руками. Господи, конечно же, не хотел! Ты бы захотел чужого ребенка? Он чуть в обморок не упал, когда я сообщила, что с абортом уже ничего не получится... Правда, потом сказал: ладно, пусть остается. Но я же видела. Видела!

Не отрывая рук от лица, она уперлась локтями в колени:

– Видела... Вам же всем не это нужно, не то... Он сказал, пусть остается, пусть это будет наш ребенок...

Вадим вздрогнул.

– ... Ты бы знал, как он обрадовался, когда мне в первый раз сказали, что я могу нет родить, и что существует угроза для жизни! Нет, завздыхал, конечно, что ему ужасно жаль: и меня, и ребенка этого несчастного, но обрадовался! Я же чувствую, я все очень хорошо чувствую. Свои дети всем нужны: кровь от крови, плоть от плоти. А этот...

– А этот даже тебе не нужен!
– резко перебил он.
– Ты же решила её убить, девчонку эту маленькую. Ты, а не кто-то другой!

Олеся нехорошо прищурилась:

– А ты её спасти пришел? Ведь правда?.. Да у тебя на лбу все написано: ты уговаривать меня пришел, чтобы я все-таки родила. Родила и тебе её отдала?.. Нет, хороший мой, раньше надо было головой думать. А теперь уходи отсюда, я плохо себя чувствую. Все!..

Алла стояла под дверью. Наверняка, она слышала, по крайней мере, половину разговора. Голос у Олеси всегда был звонкий и сильный.

Спрашивать Алка, хорошая, добрая, верная подружка, ничего не стала, а просто пристально посмотрела в глаза и, кивком головы поманив за собой, пошла в кабинет. Там села за стол и принялась рисовать на тетрадном листке цветочки, загогулинки и глазки с длинными ресничками.

– Алка, помоги мне, - с трудом проговорил он.

– Нет, - сказала она, понимая, о чем её сейчас будут просить.

– Но ты же просто спасешь этого ребенка! Спасешь ему жизнь! Ну, ради нашей дружбы, ради... Она же живая там, эта девочка. Ты сама говоришь, что вес у неё большой, и девчонки, вообще, живучей пацанов.

– А ты представляешь, что чувствует сильно недоношенный ребенок, когда его заставляют жить, заставляют дышать? Ты представляешь, как ему больно?.. Ты хоть понимаешь, что её максимум можно дотянуть до двадцать пятой недели, а нормальный младенец появляется на свет сороканедельным?

Вадим не хотел ничего слышать, он понимал только одно: его личную, собственную, маленькую Олесю, для которой он всегда будет достаточно хорош, хотят убить.

– Уходи, Вадим, - попросила Алла. И он ушел.