Тунгусский Робинзон

— А ты, что на блатной «козе» катаешься? Может тебя на парашу определить, чтобы ты по утрам вместо будильника кукарекал? Ты понял, гнида? — сказал один из каторжан, кошмаря Лютого.

Сергей понаслышке знал о подобном «теплом приеме» в таких камерах. Да к тому же он был готов к подобной встрече.

Блатной, как на шарнирах подошел к Сергею и, выделываясь, словно актер на сцене театра стал наезжать на Лютого. Без всяких эмоций, словно в рабочем порядке, Лютый привстал с нары и своим берцем с оборота рассадил любопытному челюсть. Тот рухнул на пол. Двое других вскочили с нары, бросив на тумбочку недопитый чифирь, и кинулись в драку. Лютому понадобилось всего три секунды, чтобы урки заняли место на полу рядом с первым.

Не торопясь, он скинул с нижней шконки на пол матрац, а вместо него положил туда свой. Остальные мужики при виде смены власти в хате, даже как-то приободрились и повеселели. Сергей, заправив шконку, лег на одеяло и, взяв с тумбочки кружку с чифиром, сказал:

— Что сидим, мужики? Налетай, я угощаю по случаю изменения статуса заведения.

Арестанты потянулись к Сергею, и расселись рядом с ним на шконке. Лютый сделал два небольших глотка, и передал кружку на круг, чтобы и другим хватило.

Когда побитые «авторитетные каторжане» пришли в себя, мужики уже выпили весь чифирь и, дымя сигаретами, рассказывали Лютому о тюремных порядках, которые в каждой камере почему-то разные, а в этой особенно.

— Ну что оклемалась, «блатота сраная»! Я не разрешал вам плевать в мою ранимую душу. Кто возражает, то может хоть сейчас съехать с хаты. С сегодняшнего дня прошу называть меня Сергеевич, потому как люблю к себе уважение. Кто захочет оспорить мое решение, прошу хоть сейчас на спаринг. Еще хочу предупредить. Кто захочет портить мне нервы или решит потешить себя в кулачном сражении, лучше уходите с хаты сами. Иначе, вас шныри вынесут на ледник вперед копытами. Я, мужики, парень нервный, а терять мне нечего. Мне и так вышка светит, — сказал Сергей, приврав для куража.

От такого «расклада» блатные опешили. Такие случаи смены власти были очень редки и потому сразу обрастали легендами. Для сочности красок некоторые арестанты прикрепляли к этим легендам свои истории. Уже через месяц можно было про такого героя написать не только многотомный роман, но и снять настоящий детективный сериал.

Сейчас Сергей понимал, что уркам хочется удавить нарушителя тюремных традиций, но по их разумению с ним этот вариант не прокатывал. К тому же не все в камере хотели получить дополнительный срок за какого-то бешеного братка, который знал не только боевое самбо, но и был на всю голову отморожен. Арестанты не знали, кем Сергей был по жизни, и какие силы стояли за ним. Многие боялись, что на зоне разборки могут возобновиться и тогда конец срока может показаться той Полярной звездой, до которой даже Гагарин не смог долететь.

Со временем «каторжане» привыкли друг к другу, и Сергей достойно влился в уголовный коллектив, словно был в этом мире свой. Блатные поняли, что Лютый, несмотря на фамилию вовсе не такой лютый. Он оказался нормальным и справедливым мужиком. В нем чувствовалась сила, гонор и чувство собственного достоинства. Да и в воровских законах он разбирался не хуже любого авторитета. За эти качества уже через несколько дней Сергей снискал славу и уважение всего централа.

Как-то в один из дней на хату пришел воровской «прогон», подписанный самим Колдуном. Колдун был вором в законе. Он смотрел за Иркутским централом, чтобы никто из арестантов не занимался беспределом и жил по понятиям. А если такие появлялись, то они тут же сурово карались по воровским законам.

В том «прогоне» говорилось, что смотрящим за третьим корпусом назначается Лютый. Все блатные мужики, «петухи» и «кумовские суки» без пререканий должны слушаться его, как самого Колдуна. Он, как правильный арестант чтит воровские законы и живет по каторжанским понятиям. Так тогда и получил Сергей свое прозвище, которое было не только его фамилией, но и одновременно кличкой.

Решение Колдуна о приближении Лютого к «престолу» блатные старались оспорить. Они не хотели, чтобы какой-то неизвестный урка был с ними вровень и решал их судьбы. Авторитеты хотели обвинить Сашу Колдуна в самодурстве и самоуправстве, но старый вор окончательно поставил точку, и на этом споры утихли. Всех недовольных сторонники Колдуна и Лютого уже через пару дней поставили на место, пообещав продолжение разборок в зонах.

Колдуна боялись и менты, и даже матерые урки. Физической силой он не обладал, но его дар управлять любым человеком на расстоянии ставил его в один ранг с великими людьми уровня магов. Ему не надо было трогать обидчика руками. Достаточно было одного взмаха и, любой покушавшийся на него, просто падал и начинал испытывать такие боли во всем теле, что вынужден был прекращать все активные попытки дергаться ради своего же здоровья. За эти и другие удивительные способности его психики и внутреннего дара, каторжане нарекли Сашу Красноярского кличкой «Колдун».

Чуть позже Лютый узнал, что Колдун это и был тот дед из этапки, с которым он разговаривал в бане. По централу ходили слухи, что его сына, якобы во время первой войны в Чечне, какой-то офицер вытащил из горящего БТРа, чем спас ему жизнь. От того старый вор по кличке Колдун проникся уважением к тем, кто воевал и рисковал своей жизнью ради других.

Времени подумать над своей судьбой у Сергея было столько, что его нечем было даже занять. Лежа на тюремной наре, он погружался в раздумья, и старался вспомнить самый незначительный момент в своей службе, который мог пригодиться в суде в качестве оправдания. Но на ум ничего не приходило по той причине, что он был невиновен. Мысль всегда возвращала его к образу майора Брайцева.

Этот ФСБешник был типом очень скользким. Уже с первых встреч с ним по службе Сергея удивляло то, что тот поворачивал дела так, что бойцы его разведывательного взвода, да и другие тоже с каждого боевого рейда тащили ему доллары, наркотики, мобильные и спутниковые телефоны, золото, добытое в бою. С одной стороны, это могло выглядеть как рвение по службе, но с другой стороны, это была явная нажива, которую почему-то руководство не видело. Так и служил Брайцев в Чечне, превратив государственную службу в коммерческую организацию по вывозу ценностей.

Только здесь в тюрьме Лютый понял, как просто делать деньги на этой войне. Можно продавать оружие. Можно торговать секретной информацией. Можно даже просто убивать и грабить, прикрываясь интересами державы, которая устанавливала там конституционный порядок. Чтобы накопить себе хороший капитал, можно было в гробах убитых солдат отправлять героин, гашиш и изъятую валюту. Ведь почти всегда при запайке гроба офицер особого отдела должен был присутствовать, чтобы исключить ошибку или подмену. Зная имена и фамилии погибших солдат нетрудно было даже после войны установить место захоронения бойца. Родители всегда покажут сослуживцу место, где покоится тело боевого товарища. А уже позже, в одну из ночей можно было спокойно изъять содержимое тайника, которое долгие годы охранял погибший на войне солдат.

Как Сергей и предполагал, суд «учел» его боевые заслуги перед родиной. Его не лишили ни звания, ни заслуженных наград. Его просто лишили свободы на восемь лет и этапом в навигацию по Енисею, он был он отправлен в Туруханский край. Трибунал не принял его доводы. И не даже не обратил внимания на отсутствие его подписи под протоколами допросов. Показания майора Брайцева поставили точку в его военной карьере. Карательная машина российского закона, словно маховик, раскрученный еще в годы становления советской власти, продолжала крутиться.