Тур де Франс. Их Италия (сборник)

Познер: Вы производите вино?

Альбано: Когда я бежал с юга Италии, я обещал отцу добиться того, о чем сейчас вам рассказываю. «Может быть, я делаю ошибку, что уезжаю, – сказал я, – но знай: добившись успеха (а я его добьюсь!), я построю большую винодельню, и первое вино будет носить твое имя». Он ответил: «Ты, парень, полон мечтаний и фантазий, но помни, что действительность гораздо суровее, чем ты себе ее представляешь». Я, конечно, понимал это, но был решительно настроен и уверен, что достигну всего… И со временем я создал свою первую винодельню, произвел свою первую бутылку вина, на которой было написано «Дон Кармелло», так как моего отца звали Кармелло. И он тогда развел руками: «Да, одно тебе действительно удалось сделать». В 1973 году у меня была моя первая «вайнери» – винодельня.

Познер: Насчет успеха. Вы помните, сколько у вас было золотых дисков и сколько платиновых?

Альбано: Ну, думаю… тридцать золотых и около десятка платиновых, может быть, больше… Недавно Греция выпустила пятнадцать моих платиновых дисков, и один из них я записал вместе с одним греческим певцом. Тут необходимо пояснить. Этого греческого певца зовут Янис Путатос. В детстве у него был кумир – Альбано. Он добился большого успеха, но мечтал записать со мной альбом. И мы сделали это. Было продано триста пятьдесят тысяч экземпляров диска с песнями на греческом языке, которые исполнил он, на итальянском, которые спел я, и несколькими совместными нашими песнями. И это было очень неожиданно: 13 мая в Греции мне вручили пятнадцать платиновых дисков.

Познер: Триста пятьдесят тысяч?

Альбано: Для такой маленькой страны, как Греция, это просто чудо. Это как продать пять миллионов экземпляров в Европе.

Познер: Скажите, пожалуйста, вы, насколько я знаю, часто выступали в Европе. А приходилось вам давать концерты в Америке и где именно?

Альбано: В Америке? Очень много! В «Линкольн-сентр», в «Метрополь»… где еще? Действительно много. Первый концерт состоялся в 1967 году, а потом почти каждый год-два. Приходили не только итальянцы, но и латиноамериканцы, и русские. За последние десять лет было немало русских.

Познер: Какая разница между публикой американской, европейской, например итальянской, и русской, если она есть? Как все они реагируют – или примерно одинаково?

Альбано: Итальянская публика хочет сама быть участником представления. Поэтому следует оставаться внимательным и говорить: «Минуточку, здесь пою я, а не вы!» Ты должен уметь устанавливать правила и порядок. А причина очень проста: они считают тебя своим. И когда ты появляешься перед ними, начинают требовать: «Эй, спой мне эту песню, ту песню». Но я говорю: «Минутку, за программу отвечаю я, а вы можете слушать». Необыкновенная публика – это японцы. Для артиста – предел мечтаний. А также русские люди.

Познер: Хотя в Японии совсем другая музыкальная культура, они, по-видимому, чувствуют и европейскую музыку?

Альбано: По моему мнению, они делятся на группы, которые охватывают и изучают культуру американскую, или итальянскую, или русскую. Меня приходит слушать, естественно, не весь японский народ. Но те, кто был на моем концерте, знали обо мне намного больше, чем я мог предположить. Они чрезвычайно подготовлены.

Познер: Вы за свою жизнь слышали многих из тех, кто занимается вашим делом, то есть поют не классику, а легкую музыку: французов, итальянцев, разумеется, американцев. Кто для вас как-то выделяется, кого вы назвали бы особенным, оставившим след?

Альбано: Один из них – Паоло Понте, настоящий мастер, колосс… Я все же не сказал бы – великий певец, но во всем, что он делает, есть особая душа. Во Франции есть великий Мишель Сарду, великий Азнавур, с которым я очень хорошо знаком. Я также имел удовольствие петь с Жильбером Беко, который также – один из… Это певцы, услышав которых, ты говоришь, что они отмечены Богом, озарены изнутри особым светом, у них своя манера пения, манера подавать себя… Из итальянцев мне очень нравился Доменико Модуньо – автор песни «Воларе» и многих других песен. Между прочим, он родился здесь, в двух с половиной километрах от моего дома… Можно поговорить об Адриано Челентано, который был, есть и навсегда останется в эстрадной музыке. Это персонаж, не подпадающий ни под какую классификацию, ни под какую оценку. У него абсолютно свой, индивидуальный вокальный тембр и особый выбор тематики песен, которые порой тебя полностью поглощают – настолько они интересные. Одним из моих учителей был Рэй Чарльз… Всех этих певцов я открыл для себя, оказавшись в Милане. Там передо мной раскинулись новые музыкальные горизонты, новое измерение. Потому что здесь мы жили в условиях монокультуры эстрадной музыки. Здесь мы слушали классику и певцов типично итальянских, то есть великого Паоло Гуилла, Ниллу Пицци и других. Но не хватало той духовности в пении, которой обладали негритянские исполнители. Величайшим для меня среди них был Рэй Чарльз. Я начал ценить группу «Битлз» после того, как прослушал их песни в исполнении Рэя Чарльза.

Познер: Я имел счастье интервьюировать Рэя Чарльза, как и вас, и это оставило в моей памяти очень глубокий след.

Альбано: Да?

Познер: Я думаю, что он был гением.

Альбано: Он был гением. Говоря о нем, я все еще ощущаю трепет. Я слушал его сначала на пластинках, а потом, когда он приезжал в Италию, не пропускал ни одного его выступления. И каждый раз он был невероятно великолепным, невероятно… Он смотрел на мир через свой голос, через свое желание видеть. И заставлял тебя увидеть свой мир, погруженный во тьму и в то же время освещенный лучами особенного, музыкального света.

Познер: Я хочу вам рассказать чуть-чуть о моем интервью с Рэем Чарльзом. Вы знаете, что он потерял зрение в пять лет? И он мне говорил, что его мама…

Альбано: Извините, ведь у него были те же проблемы, что и у Бочелли. Бочелли – в шесть лет.

Познер: Нет, Бочелли позже, в двенадцать. Так вот, его мама заставляла его работать, как будто он все видел. Например, рубить дрова. И соседи говорили: «Ну как же вы заставляете его, он же слепой?» А она отвечала: «Да, он потерял зрение, но не потерял мозги». И учила его всегда преодолевать трудности. И еще он мне рассказал, что, уже будучи более или менее известным, он пел, как Нат Кинг Коул – очень похоже. И все восклицали: «Настоящий Нат Кинг Коул!» Но однажды ему приснилась его мама. «Будь Рэем Чальзом!» – посоветовала она. И на следующий день он стал петь по-другому, и родился настоящий Рэй Чарльз.

Альбано: На мой взгляд, это очень типичная история, потому что каждый из нас, когда рождается как певец, имеет учителя, выбирает себе учителя. Я помню, что в начале моей карьеры мой вокал походил на Дзукерро, Синатру и Доменико Модуньо, то есть это был сплав, слияние этих трех больших голосов. Но затем постепенно я отходил от этого. И окончательно отошел, именно слушая негритянских певцов, прежде всего Рэя Чарльза, потому что он передавал такой пафос, такие чувства, которых другие не имели.

Познер: В завершение нашего разговора я хочу задать вам несколько вопросов, требующих только коротких ответов. Это вопросы, которые когда-то задавались французскому писателю Марселю Прусту и потом стали хрестоматийными – существует так называемый «вопросник Марселя Пруста». Там вопросов много, но я выбрал лишь некоторые из них.

Альбано (франц): Я ищу утраченные…

Познер: Повторюсь, что ответы должны быть по возможности короткими… Что для вас счастье?

Альбано: Это угорь, которого ты можешь взять в руки, но который ускользает от тебя.

Познер: Что такое несчастье?

Альбано: Это взрыв внутри тебя, оставляющий в тебе следы, от которых ты хочешь как можно быстрее избавиться.

Познер: О чем вы больше всего жалеете?

Альбано: Я жалею о том, что в этом мире не хватает общей «культуры мира».

Познер: Каким талантом из тех, которых у вас нет, вы хотели бы обладать?