Ты бросаешь вызов?

Я шла по коридору, когда что-то привлекло мое внимание, заставив остановиться. Не что-то, а кто-то. Через окно я увидела Мэддокса, сидящего снаружи на скамейке.

Я даже не думала, что он встанет так рано, потому что сегодня у них не было футбольной тренировки. Почему Мэддокс был здесь?

Он смотрел на пустое поле; его локти упирались в бедра, когда он курил свою раковую палочку.

На Манхэттене начало холодать, и теперь нам нужен был свитер или более толстая куртка, прежде чем выйти на улицу. На Мэддоксе была только форма Беркшира, как будто холод его не беспокоил, как будто он стал к нему невосприимчив или оцепенел.

Но не это заставило меня остановиться и посмотреть. Нет, он был один.

Он никогда не был один; он всегда был либо окружен фанатками, либо друзьями, либо раздражал меня.

Я положила руку на окно, изучая его издалека. У моего сердца не было причин болеть, но оно болело. Что-то сжалось в моей груди, словно кулак сжал мое сердце. Сидя на скамейке, на морозе, с сигаретой в зубах, он был похож на грустного, одинокого бога.

Мэддокс встал, его длинные волосы упали ему на лицо, скрывая себя от моего взгляда. Он сделал последнюю затяжку, прежде чем бросить сигарету на землю и перешагнуть через нее.

Его руки сомкнулись на затылке, и он посмотрел на небо. Его светлые локоны упали с лица, когда мимо пронесся порыв ветра.

Закрыв глаза, он повернулся ко мне и…

Мучительное выражение его лица заставило меня тяжело вздохнуть.

Его боль была яркой и выставленной на всеобщее обозрение, но никто, кроме меня, не смотрел на Мэддокса.

Он был похож на прекрасное полотно, разорванное на части горем, истекающим кровью.

Впервые с тех пор, как я встретила Мэддокса, я почувствовала что-то кроме раздражения. Мне действительно было все равно. Я убедила себя, что нет, что мне жаль его только потому, что у меня есть привычка ухаживать за бездомными.

Но Мэддокс не был бездомным или раненым животным.

Он не был моим, чтобы успокаивать.

Но все равно…

— Почему ты всегда думаешь обо мне самое худшее?

Впервые я решила не быть осуждающей стервой и задалась вопросом, какова была его история.

— Видишь ли, это твоя проблема. Ты слишком много предполагаешь.

Я многое предполагала, но это было только потому, что Мэддокс показывал мне только одну свою сторону — сторону мудака.

А эта его сторона? Болезненная, разбитая — она говорила с внутренней частью меня, с моим маленьким сердцем в клетке. Потому что я вспомнила, как смотрела в зеркало, как мое собственное отражение смотрело на меня, и на лице Мэддокса было то же выражение.

Сломанный.

Потерянный.

Одинокий.

Испуганный.

Его глаза открылись, и мои губы разошлись с тихим вздохом, когда наши взгляды встретились. Он не мог меня видеть… верно?

Но он видел.

Он молча смотрел на меня, как я смотрела на него.

Что-то невысказанное встало между нами, что-то… личное.

Он поднял подбородок в молчаливом признании, прежде чем уйти, исчезнув из поля моего зрения.

Тяжелый груз на моей груди не уходил. Мое сердце разрывалось из-за мальчика, который, вероятно, скоро забудет обо мне.

Мои кулаки сжались. Мне все равно.

Мне было все равно.

ГЛАВА 13

Лила

— Я не знал, что ты сталкер, Сладкая Щечка. — Его шепот пополз по моей шее, заставляя меня вздрогнуть. Я не слышала, как он подошел ко мне. Я слишком погрузилась в свои мысли; Я даже не почувствовала, как он приблизился.

Это было после школы; только что прозвенел звонок, и все студенты вышли.

Я перекинула сумку через плечо, закрыла шкафчик и повернулась к нему лицом.

— Я не преследовала тебя, Пудель.

— Пу-блядь-дель? — спросил он, сбитый с толку.

Я даже не знала, почему я это сказала. Может быть, потому, что он застал меня врасплох, или из-за того, что он настаивал на том, чтобы называть меня Сладкой Щечкой, и мне нужно было отомстить. Или, может быть, это было потому, что мне нужно было снова почувствовать контроль после того, что я увидела сегодня утром. Я забаррикадировала свое сердце, чувствуя холод, просачивающийся сквозь меня.

Но одно было правдой.

Мэддокс определенно был пуделем.

Одна бровь приподнялась, и я уставилась на него, наблюдая, как его осенило. Его рука поднялась, и он коснулся своих вьющихся волос.

— Пудель? Серьезно, Гарсия?

— Пудель, — повторила я.

Его ноздри раздулись от раздражения, прежде чем он повернулся ко мне.

— Значит, преследование — твое новое хобби?

Крепче прижимая сумку к себе, я повторила:

— Я не преследовала.

— Я поймал тебя с поличным, — хрипло сказал Мэддокс.

— В чем твоя проблема, Коултер?

На самом деле я хотела спросить… что… кто причинил тебе боль?

Он наклонил голову, изучая меня.

— Ты.

— Хм?

— Ты моя проблема, Сладкая Щечка.

Мэддокс подошел ближе.

— Тот поцелуй…

— Больше не повторится, — закончила я за него. — Это был твой единственный вкус меня, Коултер. Первый и последний. Запомни его и вытатуируй этот поцелуй в своем мозгу, потому что он единственный, который ты получишь.

— Жестко, — пробормотал он. — Ты мне нравишься, когда ты вспыльчивая, как маленький раздраженный дракон.

Я вздернула подбородок, щурясь на него.

— Ты бы мне больше нравился, если бы ты был милее.

— Милее? — Он громко расхохотался, и другие ученики обернулись и сосредоточились на нас. — Если ты ищешь Прекрасного Принца, ты поцеловала не ту лягушку.

Мэддокс Коултер не был ни Прекрасным Принцем, ни… злодеем.

Он был чем-то другим, и я не знала, куда именно его отнести.

— Я не целовала тебя. Ты поцеловал меня.

— То же самое дерьмо. — Он провел пальцами по волосам, убирая упрямые пряди с глаз.

— Мы ходим кругами, Коултер. — Я протиснулась мимо него, убедившись, что мы не соприкасаемся. — Хорошего дня.

Его рука вытянулась, и он схватил меня за запястье, притягивая к своей груди. Его сердце колотилось о мою спину, и я оставалась неподвижной. Переполненный коридор исчез, когда его голос понизился до простого шепота, говорящего только для меня.

— В следующий раз убедись, что не смотришь на меня с таким душераздирающим выражением лица. Любой бы подумал, что тебе не все равно, но я не дурак.