Ты у него одна

– Обещал, но весьма и весьма неохотно. – Эмма завозилась в кресле, устраиваясь удобнее, и потянулась к столику, на котором стояло блюдо с персиками…

Тетя Зина, пару дней назад буквально выталкивавшая ее из своей квартиры, нанесла ей визит сегодня утром. И, должно быть, в знак окончательного примирения (уточнить она не пожелала) ухнула ей на кухонный стол целый пакет персиков. Потом отчего-то засмущалась и, быстро простившись, ушла. Эмма вытряхнула дивно благоухающие фрукты в раковину. Тщательно вымыла, с детства памятуя о дизентерии и прочей заразе, выложила горкой в керамическое блюдо для фруктов. И теперь, разговаривая с подругой, укладывала аккуратной горкой рельефные косточки на маленьком блюдечке.

– Ты чего там мямлишь? – насторожилась вдруг Лизка. – Чавкаешь, что ли?

– Угу. – Эмма едва не поперхнулась густым сладким соком, брызнувшим ей в рот. – Персики. Соседка приволокла целый пакет. Вкусно…

– Чегой-то вдруг? Сын, что ли, имеется на выданье? – каким-то напряженным голосом поинтересовалась подруга, и Эмме в этом почудились откровенные собственнические нотки.

– Да нет, – она легко рассмеялась. – Тетя Зина с первого этажа. Помнишь, та, что вечно сидит у подъезда, как грибок в песочнице.

– Ну… что-то такое припоминаю. – Лизка гнусаво выругалась и снова расчихалась. – Это она тебе от щедрот пенсионных? Или она к тебе тимуровцем приставлена?

– Да ну тебя! – Эмма снова коротко рассмеялась, представив, как злится Лизка, наблюдая в зеркале собственную физиономию, враз лишившуюся привлекательности. – Ты мне лучше вот что скажи: кого может бояться наш Кошкин?

– Как это? Кого он может бояться?! Он же мент, Эмка, не выдумывай! Одно дело – твой мелкий шантаж наполовину с заигрыванием, а другое – вполне конкретные угрозы… Нет, ты городишь чушь, – возмущенно прохрипела подруга, когда Эмма в двух словах обрисовала ей встречу с Кошкиным.

Вопрос Лизке не понравился, Эмма поняла это сразу по ее участившемуся дыханию и отчаянному сопению в трубку.

– Так ты не знаешь? – стараясь скрыть разочарование в голосе, снова переспросила она, не надеясь на положительный ответ.

Подруга ответила не сразу. Чем-то отчетливо громыхнула. Выругалась в очередной раз, хрипя и сопливясь. И вдруг заголосила вполне членораздельно фальцетом, без явных признаков простуды:

– Эмочка, миленькая, брось все! Брось все к чертям собачьим! Далась тебе эта баба с ребенком, что тебе с нее?! Может, этот пацан – наводчик! Высматривает хату побогаче и наводит своих родителей или хозяев, кто там они ему… Перестань совать свою головку туда, куда не надо! – Она тяжело с присвистом задышала в трубку и опять удивила подругу, заплакав и запричитав: – Я тебя умоляю! Не нужно ничего и ни про кого узнавать! Иначе… Иначе ты окажешься в таком кольце, из которого выбраться живой будет невозможно. А ты мне… Ты мне нужна живая и здоровая! Слышишь?!

И Лизка (!!!) зарыдала в голос. С подобным Эмма сталкивалась впервые и несколько минут была просто сбита с толку. Она даже не взяла бы на себя смелость охарактеризовать ощущения, разбуженные в ее душе плачем Елизаветы. В голове начала завариваться такая каша, что впору было бросать трубку и лететь сломя голову к подруге. Посмотреть на нее, потрогать ее лобик, измерить температуру…

Что там с ней, интересно, происходит сейчас? Откуда столько страха и безысходности в голосе? И слезы… Подобный выброс эмоций совершенно несвойственен Елизавете. Может, простуда дала осложнения на голову или еще на какой орган и Лизе срочно требуется госпитализация?..

– Дура, – вполне отчетливо и обреченно прошептала та, когда Эмма поделилась с ней своими опасениями, и спустя минуту добавила: – Делай как знаешь, но я хотела тебе добра. Все. Пока.

Вот и поговорили! Сначала чихала в трубку, потом рыдала и пыталась от чего-то предостеречь (от чего – так и осталось тайной), под занавес оскорбила и отключилась. А ты сиди и думай, ломай голову, создавай новые ответвления уже почти готовых версий. Хотя… Хотя что-то подобное ей и пригрезилось прошлой ночью, когда она елозила по собственной кровати, рассматривала свои записи и, находясь на грани между явью, сном и сумасшествием, громоздила в мозгу фантастические аллегории, проводила параллели с охотой на волков.

Лизка вон тоже вполне отчетливо прорыдала ей в трубку о каком-то кольце, в которое она может попасть. Ей просто было невдомек, что Эмма уже давно заключена в это кольцо и, не пытайся она что-нибудь предпринять для собственного спасения и не опереди своих врагов на шаг или два, не видать ей места под солнцем, не наслаждаться величайшим даром, именуемым ЖИЗНЬЮ.

Ну да ладно. Не хочет поведать ей о Кешкиных врагах, пусть так. Как ей будет угодно. Если боится, Эмма сама сумеет до всего докопаться. Только вот смотается в Митягино, а потом разберется, разберется со всеми этими господами хорошими. И поинтересуется, черти бы их побрали, с какой такой стати они ведут за ней негласный надзор?!

Кстати о надзоре… Поездка в Митягино должна пройти незамеченной. Ни к чему ее наблюдателям гадать, что ей могло понадобиться в забытом богом местечке и почему она в разгар охотничьей страды ударилась в праздные шатания…

Всю дорогу до Митягина Эмма сворачивала шею, ведя наблюдение за дорогой, вертела головой, не доверяя зеркалу заднего вида, и недоумевала. То ли все шпики разом решили оставить ее в покое. То ли проворонили ее, так как, прежде чем выехать из города, она крутилась часа полтора по его задворкам. То ли следят за ней из космоса. Одним словом, слежки она не заметила.

Она съехала с трассы на грунтовку и еще минут сорок скребла днищем своей иномарки по неприспособленной для такой машины дороге. Всякий раз, как раздавался этот скрежещущий, шаркающий звук, она болезненно морщилась. Но приходилось ехать вперед и мечтать о том, чтобы Сергей Исаакович оказался дома. Чтобы он не ушел со старенькой двустволкой в камышовые заросли Кирча распугивать одиночными выстрелами уток. Чтобы не исчез из дома с большущей плетеной корзинкой в одной из березовых рощ «поискать по последышкам подберезовичков». И что самое главное, чтобы его разлюбезной сестрицы не дай бог не оказалось дома.

Альма Исааковна, пожилая дама небольшого роста с сильно выпученными карими глазами и седыми неряшливыми кудрями, жила с братом всю свою жизнь. Всячески опекая его и оберегая от гадких и гнусных посягательств различного рода «гэтэр» (она именно так произносила это слово, делая усиленный нажим на букве «е» и произнося ее непременно как «э»). В результате ее благостного вмешательства в судьбу любимого брата тот остался без семьи, без детей и соответственно без внуков. Жизнь в городе ему наскучила приблизительно лет десять назад.

– Устал, милая, очень устал, – жаловался он матери Эльмиры и, поднося к подрагивающим губам ее нежную ручку, добавлял: – От всего и от всех устал…

Еще бы ему было не устать! Кто его только не донимал!

И милиция, использующая его в качестве консультанта в раскрытии преступлений, где хоть искрой отсвечивал какой-нибудь драгоценный камень или металл.

И бандиты, которые, словно воронье, стаями слетались на его славу ювелирного виртуоза, способного так огранить любую стекляшку, что отличить ее от настоящего алмаза могла только экспертиза высокого уровня. Мотивы бывали разные. Кто-то хотел пустить пыль в глаза длинноногой глупышке и заполучить авансом ее душу и тело в обмен на фальшивое колечко. Кто-то и своих жен не брезговал наряжать в его колье и подвески. Ну, а кому-то это было нужно для обмана деловых партнеров.