Тяжелый дивизион

Все знали странности Иванова, который иногда, «чтоб перебить карту», да и «просто так», прикупал к девятке, останавливался на двух, на трех очках — вообще чудил.

— Не на все иду — значит, буду играть по-вашему, по-хамски, — огрызнулся Иванов.

Теперь «тянул» Кулагин. Это действие продолжалось не меньше двух-трех минут.

— Даю! — вдруг выкрикнул Кулагин.

Партнеры оживленно зашевелились.

Теперь Иванов, в свою очередь, начал испытывать терпение Кулагина.

Все впились глазами в расширявшуюся под грязным ногтем Иванова белую полоску нижней карты.

— Ой, картинка, ой, картинка! — плаксиво причитал кандидат.

Иванов перестал тянуть карты.

— Идите к черту! Не скулите под рукой, — с искренней злобой цыкнул он на кандидата.

Кандидат отскочил, как игрушечный паяц на резинке, и извинительно замахал руками.

Иванов медленно открыл плоский серебряный ящичек, вынул папироску, зажег спичку и закурил.

— Ну и… — недовольно проворчал доктор. Он пошел на сорок рублей. — Довольно канителить!

Опять пауза.

— Тьфу, черт, — выругался внезапно Иванов, накрыл рукой, не показав никому, обе карты и сказал, обращаясь к Кулагину:

— Давайте.

— А, это уже лучше, — ответил тот и выбросил на стол тройку пик.

— Здорово, — завопил кандидат. — Иван Иванович, что у тебя?

Иван Иванович молча кусал бороду.

— Нет, не буду покупать, к черту, — сказал Кулагин и выбросил на стол туза треф и пятерку бубен.

Иванов также швырнул на стол свои карты. У него также было шесть очков.

— Ну что же, снять половину, что ли? — сказал Кулагин.

— Как хотите, нам легче, — сказал за всех кандидат, дрожавший за свою ставку.

— Нет, не буду, — решил Кулагин. — Биться так биться. В распрях и битвах мать Русь основалась, — добавил он популярную среди офицерства похабную присказку.

Действо продолжалось. Но на этот раз у Кулагина было девять. Он эффектно выбросил их на стол и, не дожидаясь ответа партнера, сгреб деньги со стола к себе.

Посыпались новые кредитки. Каждый бросал деньги в особой манере. Кто с деланным равнодушием, кто с откровенной досадой.

— А знаете, — вдруг сказал Кулагин, — что испытывать судьбу! Не хочу больше. Сегодня не мой день. — И он бросил карты.

— Кто купил? — сказал кандидат, быстро завладевая колодой.

— Ну что же, я, пожалуй, полсотни поставлю, — нерешительно сказал поручик Кельчевский.

— Давайте мне, — вдруг решительно заявил Андрей.

— За все?

— За все.

По правилам игры Андрей предложил карту Кулагину.

— Что ж, поединок? Идет! Раз карте не верил, должен идти на все. — Он положил волосатую руку на кучу, денег, которая лежала перед ним, и повторил: — Идет. Ва-банк!

Андрей быстро, не задерживая, сдал карты и сразу посмотрел на свои. У него была девятка.

— Ваша бита, — сказал он Кулагину и показал дамбле.

— Черт, вот досада! — Кулагин хлопнул по столу так, что расплескались стаканы с чаем и упала свеча.

— Александр Македонский был великий человек… — начал было кандидат.

— Брысь под стол! — заорал на него Кулагин, сразу налившись злобой, и кандидат с дурацкой усмешкой закрыл себе рот рукой и сделал смеющиеся глаза.

Андрей положил карты.

Кулагин оживился.

— Вы что, совсем?

— С меня довольно. Может быть, вы хотите перекупить обратно?

— А вы пойдете на все снова?

— Пожалуй, пойду.

Кулагин сдал при всеобщем напряженном молчании, и Андрей опять выиграл.

Кулагин полез в боковой карман за знаменитой пачкой катеринок. Теперь шея у него была багровая. Глаза сузились, и руки дрожали.

Андрей посмотрел на часы и сказал:

— Уже девять, я должен извиниться.

— Удобно ли? Зачем же садились? — сказал Кулагин.

— Я предупредил, что не могу позже девяти.

— Подумаешь. Из-за сестрицы…

— Вам жаль денег? — холодно спросил Андрей. — Скажите прямо, я верну вам.

Кулагин презрительно хмыкнул и улыбнулся. Он кичился тем, что у него в кармане всегда есть запасная тысяча хрустящими сотенными бумажками. Он любил рассказывать о том, какие у него виноградники в Крыму и дача в Алупке.

— Скажите, сколько вы потеряли? Я верну, — настаивал Андрей, остановившись у выхода из палатки.

Кулагин позеленел.

— Я вам не советую издеваться, — крикнул он Андрею. — Я гну подковы! — Он поднял над столом во весь рост, круглое, как бочка, тело великана и протянул вперед сжатые кулаки.

Партнеры принялись успокаивать обоих.

Андрей выдержал паузу и вышел из палатки.

— Из-за юбки черт знает что делается, — слово за слово ронял, вытирая лоб, Кулагин.

Андрей услышал, вернулся в палатку. Теперь он был взбешен.

— Если вы еще хоть слово скажете о женщине, я вам дам пощечину.

Кулагин свирепо выкрикнул:

— Черт! — и бросился вперед.

На этот раз все офицеры бросились к Кулагину, который тяжело дышал и ворочал маленькими свирепыми глазками. Но он успел протянуть руку к груди Андрея и сорвал металлический конец аксельбанта. Андрей вырвался из объятий кандидата и доктора. Пальцы его едва скользнули по жесткой, небритой щеке Кулагина. Офицеры, как гончие на волке, повисли на великане, и вместе они опрокинули стол. Свеча потухла. Доктор уводил Андрея. В темноте ругался Кулагин. В солдатских палатках чиркали спичками, и наружу выглядывали сонные головы без шапок.

Андрей, успокоившись, позвал Мигулина и, узнав, что лошади готовы, пошел к дороге.

Прохладным ветром в разгоряченное лицо встретила Андрея светлая ночь. В палатке Герста качающимся пламенем горела свеча. Герст неохотно, но все же стал собирать в порттабак папиросы. Его аккуратная, словно накрахмаленная фуражка была надвинута еще глубже, отчего прямой германский нос его и крутой упрямый подбородок казались еще длиннее и резче.

Андрей шел позади Герста по тропинке и смотрел на прямые плечи и узкую талию поручика. Он чувствовал, что под спокойствием этого аккуратного, выдержанного человека кроется разлад, своеобразная драма. Андрей вспомнил таинственное самоубийство Фукса у Болимова. Но то был простой, едва грамотный солдат, оторванный от плуга колонист-землепашец, а это интеллигент, офицер, с детства воспитанный в духе шовинистической любви к процветающей родине, ее победам и растущей воинственной силе. Теперь он брошен в ряды армии, которая грозит гибелью всем далеко идущим мечтам.

Конечно, Герст не покончит с собою. Герст — не герой. Это интеллигент-обыватель, высшей мечтой которого являлось участие в большом деле, принадлежавшем дяде по матери, крупному судовладельцу, в руках которого были почти все пассажирские линии между Либавой и восточнопрусскими портами… Война принесла семейству Герста одни неприятности. В германской армии сражались его двоюродные братья. Доходы его дяди, с прекращением рейсов по Балтийскому морю, исчезли. Все складывалось неудачно, а погоны русского офицера жгли… Он, разумеется, никогда не делился с Андреем своими сокровенными мыслями, но Андрей, как и другие, ясно видел, что Герст сознательно ищет способов отсидеться в парке, пока пройдет эта заваруха и настанут дни, когда оживет Либава и застучат винты дядиных судов, которые, может быть, пойдут под германским флагом.