Тяжелый дивизион

По дороге ехали молча. У начала аллеи оставили коней и пошли к парку. В лунном свете поле лежало туманным озером, кусты казались скалами и островками. В туманах бродили овцы с серебристыми колокольчиками и громко лаяли собаки-овчарки. Одна из них бросилась к офицерам с громким лаем. За нею издали серебристыми комочками мчались другие.

Герст не выносил собак, боялся и нервничал. Он сам бросился на переднюю собаку и выругался по-немецки. Собака отскочила, но сейчас же прянула вперед с новой силой. Герст не выдержал и выхватил шашку, готовый вступить в бой с громко лающей стаей.

Луна блеснула на лезвии. Где-то далеко, надрываясь, кричал пастух:

— Белка, Шарик, сюда!

Андрей, неожиданно для самого себя, сказал, вкладывая в слова злую насмешку:

— Офицер русской армии с обнаженной шашкой против собак!

Герст повернулся к Андрею:

— Неуместная острота, прапорщик. — Он тут же вложил шашку в ножны и теперь, стараясь не обращать внимания на наседавших собак, зашагал к парку.

Лидия сейчас же выбежала из темноты парка в белом платье и белых туфлях. В руках у нее был сверток с сапожками. Она была весела, и глаза ее искрились смехом.

Теперь, если Андрей ехал рядом с Лидией, Герст отъезжал в сторону, рысил впереди или плелся далеко позади. Когда Лидия говорила с Герстом, Андрей старался держаться поодаль.

— Да что с вами сегодня такое? — не выдержала наконец девушка. — Что вы, повздорили?

Андрей, взбешенный желанием Герста углубить ссору, рассказал Лидии о собаках и шашке и повторил дословно свою фразу и ответ Герста.

— Ай, как нехорошо, друзья! Нехорошо, — с искренним огорчением начала было Лидия, но вдруг сбилась с тона и сама фыркнула, как школьница, которой подруга сделала удачную гримасу из-за спины учителя. Ясно было, что она вообразила себе Герста, воюющего с псами.

Андрей хотел было заговорить о чем-то постороннем, но Герст приложил руку к козырьку:

— Простите, не буду мешать вам. — И, дав шпоры коню, умчался в серебристый туман ночи.

— Ну вот и рассорились, — сказала Лидия. — А из-за чего? Ведь он славный. Я привыкла к вам обоим.

Андрей молчал.

— Вы были не правы, Андрей. Вы его все-таки обидели.

— Я был невежлив, с этим я согласен. Но я боюсь только одного: может быть, уехать следовало мне?

Лидия подъехала ближе и пальцами, затянутыми в перчатку, стала играть поводьями Андрея.

— Все-таки можно было обойтись без ссоры, но если уж случилось, то хорошо, что случилось именно так. — Она стегнула коня стеком и помчалась вперед карьером. Белое платье вырывалось на скаку из-под плаща. Кусты вставали и тотчас же исчезали. Воздух свистел в ушах. Лошади были в мыле, когда кончилась эта бешеная скачка по лунным дорогам. Перед ними встал темный бор, где они были накануне втроем.

Лидия сошла с коня. Андрей привязал лошадь к дереву и бросил шинель на землю.

Теперь они были вдвоем. Зачем она так неслась, скакала в темноте, рискуя налететь на окоп или проволоку? Ясно, она была возбуждена не меньше, чем он…

В голове шумело. Было то возбужденное состояние, которое облегчает самые необузданные поступки…

Белое платье волновалось в лунном свете. Но руки ее уперлись ему в грудь, хотя губы, раскрывшись, отвечали на поцелуй. Он шептал что-то невнятное, настойчивое…

— Ни за что… ни за что…

— Не любишь?

— Так… нет… никогда…

Андрей резко отодвинулся, сел на траву, но сейчас же вскочил и стал отвязывать лошадей. Нужно было идти против себя, иначе можно было броситься и задушить эту девушку. Это мстили за себя сотни однообразных ночей, когда жгла подушка и хрустели пальцы…

Лидия медленно поднималась. Андрей почти вырвал из-под нее плащ и накинул ей на плечи. Поднимаясь в седло, она была тяжела и неловка.

— Сердишься? — сказала она уже у фольварка.

— Не то… Впрочем, злюсь, конечно… Но на себя.

— Мне хорошо с тобою… Но ведь мы… чужие.

— Ну давай станем… не чужие.

Девушка подалась в седле в сторону Андрея.

— Но только тут, на фронте… и завтра же. Здесь есть полковой священник. — Андрей никогда впоследствии не мог вспомнить и понять, как вырвались эти слова. Злая шутка или зыбь еще не утихшей бури в крови?

— Ой, нет, нет, милый! Без отца?.. Убьет… лишит наследства… С сестрой так было… А без денег я жить не могу. Уж я такая. — Она каялась без всякого раскаяния, дерзко смотрела в глаза. — Ведь у тебя ничего нет, милый?

— Уже светает. Идите, Лидия.

На этот раз Андрей ускакал, а девушка все еще стояла у гнилой упавшей ограды.

Рано утром Андрей вошел в палатку Герста.

Поручик что-то искал под койкой. Он поднял налившееся кровью и удивленное лицо.

— Я пришел просить у вас прощенья, Ганс Карлович. Все это было очень глупо. И эта женщина… Я тоже не поеду больше туда.

Герст повел узкими бровями. Он с трудом приискивал русские слова для своих мыслей.

— Нет, зачем же? Я постараюсь забыть ваши слова. Но это никак не может быть связано с вашими встречами с госпожой… Лидией Николаевной…

В столовой палатке все были в сборе, кроме Кулагина. Кельчевский сообщил Андрею, что ссора с Кулагиным будет рассмотрена офицерским судом чести.

— Нельзя все-таки иначе… Ведь вы чуть не передрались. По-видимому, дело мирно не кончится. Ведь вы оба офицеры.

Мысль о дуэли никак не входила в сознание Андрея. Он прочел множество романов, в которых герои стрелялись из-за женщин и по другим, всегда каким-то трагическим, поводам.

Но воспоминание о Кулагине несло только ощущение гадливости. Самоуверенный грубиян, у которого два достоинства: крепкие кулаки и набитый бумажник. Человек, для которого издеваться над слабым — величайшее и притом откровенное наслаждение. Такого хлестнуть стеком… Но стреляться?

Офицеры, члены суда чести, собрались в дивизионе. Туда вызывали свидетелей, но так и не определили, кто был оскорбителем. Предложили принести взаимные извинения или же стреляться.

— Я извиняться не буду, — сказал Андрей. — Все это комедия, но если это неизбежно, пусть будет поединок.

Он ушел с Мигулиным в лес, прикрепил шестерку треф к стволу сосны и выпустил в нее за двенадцать шагов всю обойму нагана. Только одна пуля засела рядом. Но никак нельзя было вообразить человека вместо карты…

«Какая чушь, неужели нельзя выстрелить в заведомого негодяя!.. Тряпка я, что ли?»

Зато Мигулин долго хвастался успехами прапорщика в стрельбе среди своих и офицеров.