Тяжесть короны

Проснулись мы рано. Может, самую малость позже хозяев. Быстро привели себя в порядок, умылись. Я предложила хозяйке помощь, но женщина покачала головой и, указав на стулья у большого накрытого скатертью стола, пригласила садиться.

Уже через полчаса мы вчетвером завтракали горячими оладьями с тыквенным и вишневым вареньем. Попутно Ромэр выяснил, как скорей попасть в Каменку. Хозяин заверил, что если не заблудимся, то к полудню до деревни доберемся. Эта новость обрадовала и огорчила одновременно. Я знала, что Ловин волнуется из-за задержки, да и Ромэру многочасовое опоздание не нравилось. Но прекрасно понимала, что все изменится. Уже после возвращения в Каменку наши пути начнут расходиться. Медленно, но неотвратимо, как расплетаются нити, составлявшие до того веревку. Он будет готовить восстание. Я буду надеяться на помощь Клода и ждать, ждать того дня, когда смогу уехать в Верей.

Эти мысли были тяжелыми, горькими, болезненными. В горле саднило, но я должна была подавлять слезы и удерживать улыбку на лице. С задачей справилась с честью. Никто ничего не заметил. А Ромэр так умело вел разговор, что мое «незнание» ардангского так и не всплыло.

Хозяин не обманул. Действительно, к полудню мы вышли к тому самому лугу, на котором лежали клином камни. Оттуда до Каменки было уже рукой подать. Ромэр не подгонял, нет. Ни словом не обмолвился о ждущем и беспокоящемся о нас Ловине. Но чувствовалось, что задержка арданга тяготит. Он хотел бы поскорей оказаться в Каменке. А я только часа через два пути поняла, что надеялась сбиться с дороги. Лишь бы отсрочить грядущее охлаждение отношений. Но, разумеется, мои желания не повлияли на скорость. Я все так же бодро шла рядом с молчаливым, задумчивым Ромэром по дороге между виноградниками и пыталась проанализировать свои чувства.

Получившийся результат не удивил. Я боялась потерять Ромэра. Боялась лишиться, пожалуй, единственного друга, который был у меня в жизни. Удивительно, но именно ему я могла доверять полностью и безоговорочно. Вот его соратникам доверять не могла. По вполне объективным причинам. А потому утаивала знание ардангского. Но из-за этого обмана постоянно чувствовала стыд, когда Ромэр что-то переводил мне при посторонних, каждый раз неизменно добавляя, что я учу язык.

Вспомнив о наших уроках ардангского, почти поддалась искушению попросить Ромэра дать мне слово, что он не забросит занятия. Но, не решаясь отвлечь арданга от размышлений, упустила момент. А потом стало поздно. Время, отпущенное нам с «мужем» на общение без посторонних, закончилось значительно раньше, чем я предполагала. Ромэр заметил впереди одинокую фигуру, и все его внимание оказалось приковано к быстро приближающемуся человеку. Путником был издергавшийся Ловин, не скрывавший облегчения от встречи. Я поняла, насколько сильно служитель волновался за друга, только когда священник потребовал сделать привал. Тогда увидела, что у Ловина мелко трясутся руки, а нижняя губа искусана в кровь.

— Где вы были?! — вместо приветствия выпалил служитель. — Вы должны были вернуться еще вчера!

— Ловин, все хорошо, — попробовал успокоить духовника Ромэр.

Но оказалось, Ловин не мог просто сделать глубокий вздох, сосчитать до десяти, выдохнуть и воспринимать новую информацию. Он еще пару минут сыпал вопросами и упреками, совершенно не слушая Ромэра. Арданг знал об этой особенности своего друга и больше не делал попыток вклиниться в поток нареканий. Мало-помалу Ловин утих и, хмуро взирая на Ромэра, выслушал короткий рассказ о другом выходе из пещеры-гробницы.

— Слава Господу, что все обошлось, — подытожил служитель.

— Слава, — тихо откликнулся Ромэр.

Во время короткого привала арданг зачитал духовнику пророчество Витиора и показал корону. Слушая расшифровку пророчества, Ловин покусывал многострадальную губу и бросал на меня взгляды исподлобья.

— Пророчество удивительно перекликается со «Сказом о возвращении короля», — задумчиво сказал священник, когда выслушал и рассказ о вчерашней свадьбе, на которую мы случайно попали. — Это хорошо. Очень хорошо.

Ромэр не ответил. Сказ мне рассказывать, судя по всему, никто не собирался. А я решила не настаивать, подумав, что момент неподходящий. Оба мужчины думали о своих проблемах, замкнулись, всем видом показывая, что не желают общаться. Если, приложив некоторые усилия, я еще могла бы разговорить Ромэра, то в присутствии Ловина у меня не было желания навязываться. Я жалела о том, что священник поехал с нами. Жалела о том, что он проявил заботу и отправился нас искать. Жалела о том, что он украл последние часы, которые я могла бы провести с Ромэром наедине.

Мы вернулись в Каменку. Ирван и Эттин тоже волновались, взбудораженные Ловином. Но, в отличие от священника, объяснений не требовали. И хоть братья и Милла держали свое любопытство в узде и не докучали расспросами, я не смогла долго пробыть в гостиной вместе с хозяевами. В любом другом случае я бы вежливо общалась с ардангами, пытающимися обращаться ко мне на шаролезе, порой безбожно коверкая слова. Но тогда я чувствовала себя чужой и потерянной, совершенно инородной и ненужной. Пытаясь поддерживать беседу, промучилась больше часа и поняла, почему мне вдруг стало так неуютно в этом доме. Ромэр, задумавшись, отгородился от всего мира. И от меня.

Осознав это, не увидела причины, обязывавшей меня и дальше терпеть общество незнакомых людей. И, сославшись на головную боль и усталость, ушла спать еще засветло. Уснуть не удалось, но когда через несколько часов в комнату крадучись вошел Ромэр, я притворилась спящей. Арданг, ставший в тот день чужим и недостижимо далеким, старался не шуметь. Словно ему действительно было не все равно, разбудит он меня или нет.

Утро по уже сложившейся традиции началось рано. Ловин и Ромэр вывели Ромашку из стоила, в считанные минуты подготовили телегу, мы простились с хозяевами. «Муж» бережно помог мне забраться в сено, а сам сел на облучке рядом с Ловином. Тронулись в обратный путь.

Я прекрасно помнила слова Ромэра о том, что брат Ловин не будет нас сопровождать. В некотором смысле так и было. Это мы сопровождали священника, делая небольшой крюк. Просто, планируя дни, друзья не учли, что далеко не все смогут обсудить вечером при хозяевах. Меня эти изменения намеченного пути не волновали. Я действительно неважно себя чувствовала. И лишь обрадовалась тому, что занятые своими разговорами мужчины пару часов тихо перешептывались на облучке и не мешали мне спать. Хотя назвать это полузабытье сном можно было только с большой натяжкой. Сквозь дремоту долетали обрывки беседы. Ловин рассказывал о политике Дор-Марвэна на большей части княжества Тарлан. Я и не сомневалась, что землю личного врага отчим заберет в собственные владения. Говорил о поездке к учителю, упомянул деятельность Эттина и подобных ему. Не обошел вниманием и готовящееся нападение на обоз «Воронов». Как я и предполагала, Ловин по указанию Ромэра уговорил повстанцев пропустить солдат без боя.

— Конечно, в восторге они не были. Намекнул, что близятся серьезные перемены. Что нужно поберечь силы и надежных людей, — прокомментировал священник. — Но я же говорил, что Эттин почти всегда сохраняет холодную голову. И не пойдет против слова командира. А командиром у него и его бойцов пока я.

Часа через три сделали привал недалеко от перекрестка. Устроившись в тени телеги, перекусили пирожками с творогом, которые напекла нам в дорогу Милла. Ловин держался тепло и приветливо, чем разительно отличался от по-прежнему погруженного в свои мысли отстраненного Ромэра. Арданг казался чужим. Словно не было последних недель, словно я опять оказалась в начале пути рядом с незнакомцем, просто выполнявшим свою часть договора. Передавая «мужу» огурец, окликнула. Ромэр посмотрел на меня так, словно начисто вытер меня из своей памяти и не сразу понял, кто перед ним. Неудивительно. Но от этого не менее обидно и больно. Никогда бы не подумала, что безразличие может так ранить.

Конечно, Ромэр быстро взял себя в руки, сразу улыбнулся, поблагодарил. Но то мимолетное выражение серо-голубых глаз я запомнила надолго… Да рядом с Ромэром Ловин, с которым была знакома пару дней, казался чуть не родственником! Такое отношение «мужа» ко мне обижало, но я знала, как скрывать эмоции. Большая часть моей жизни — школа успешного утаивания истинных чувств. «Легкий намек на возможную улыбку, вежливое внимание к собеседникам, осторожность в словах и взглядах… Бесстрастность, но не безразличие. Принцесса должна знать себе цену, но не имеет права чувствовать и показывать другим превосходство и пренебрежение. Так можно навредить Короне. Принцесса должна нести себя, подняв голову, расправив плечи, чтобы ни случалось. Элегантно, но ни в коем случае не заносчиво. Хрупкая красота образа скроет булат внутреннего стержня, не каждый сможет разглядеть его сразу», — говорила мама. Я помнила науку, доведя в итоге искусство владения собой почти до совершенства. Мне ведь даже несколько лет удавалось обманывать Дор-Марвэна, выдавая ненависть за приязнь. Правда, почему-то была уверена, что скрывать истинные чувства от Ромэра мне не придется. Почему я так считала?.. Не знаю.