Тяжкие повреждения

— Я знаю. Тяжелый возраст.

— Еще какой тяжелый. Иногда я даже рада, что помногу работаю. Бывает, что здесь легче, чем дома.

Айла, если бы могла кивнуть, закивала бы от души.

— Но все равно, потом все наладится.

— Надеюсь. — Голос у Рейчел не слишком уверенный. Да, но сколько лет и у самой Айлы был бы неуверенный голос. И остается еще Аликс. В лучшем случае, она сейчас в подвешенном состоянии. То есть есть надежда.

— У вас такая мягкая кожа. — Рейчел накладывает тональный крем легкими массирующими движениями, вверх, а не вниз, щедро подразумевая, что в уходе за лицом все еще есть какой-то смысл. — Честное слово, и не подумаешь, что вам к пятидесяти.

Она даже знает, сколько Айле лет? Что еще?

— Какие тени: зеленовато-голубые или бежево-серые?

— Бежево-серые, пожалуйста. Вы не возражаете, что приходится всем этим заниматься?

— Что вы, нет, мне это нравится. Я думала, что пойду в косметическую школу, или как там это называется. Даже когда была маленькая и играла в куклы, больше всего любила делать с ними что-нибудь, чтобы они выглядели не так, как когда мне их подарили. Результат бывал устрашающий, так что вам наверняка приятно будет узнать, что с тех пор я кое-чему научилась.

Она просто болтает, она ничего плохого не имела в виду, она никогда бы намеренно не сравнила Айлу с куклой: скованной, безжизненной и уязвимой для любого, кто хочет играть.

— Вот. — Рейчел отступает на шаг назад. — Хотите взглянуть?

Нет. Да. О господи.

Ну что ж, что есть, то есть: глаза теперь неожиданно большие, потому что отеки спали, скулы подчеркнуты, но умело, не кричаще. И Рейчел права, ее кожа выглядит мягкой; хотя не начинает ли она увядать? И все-таки — намного лучше того, какой она впервые увидела себя в больничном свете.

Только с глазами что-то не так. Или что-то непривычное. Это глаза кого-то испуганного, незнакомого и обеспокоенного. Она видит, как они расширяются от еще большего беспокойства и страха, что их заметят, обнаружат, станут рассматривать. Неужели это те глаза, в которые день за днем смотрят Лайл, Джейми и Аликс?

— Достаточно. — Она слышит, что голос у нее звучит резковато. — Просто здорово. Спасибо.

Возможно, Джеймс был прав: есть вещи, на которые лучше не смотреть, к которым лучше не приближаться.

Невыносимая жизнь. Невыносимо видеть руки Рейчел, но не кисти рук, быстро двигающиеся взад и вперед, наверное, она втирает крем в руки Айлы, и ничего не чувствовать. Провал между знанием и ощущением бьет, как током. Все это, должно быть, чудовищно. И может быть, превращает ее саму в чудовище.

Таких только по телевизору ночами показывать.

Но люди часто свыкаются даже с самым чудовищным знанием, ей это известно. Она слушает, как ритмично шуршит и похрустывает халат Рейчел, массирующей, бог знает, какую конечность, легкие влажные шлепки крема из тюбика на ладони. Еле уловимый щелчок, когда Рейчел распрямляет спину, поворот крышечки, когда она завинчивает тюбик, шорох, когда она складывает все назад в сумку. Рейчел снова склоняется над ней с улыбкой.

— Потрясающе выглядите. Разве я не молодец?

— Лучше всех, никаких сомнений.

— Вот теперь вы будете себя хорошо чувствовать, когда придет доктор Грант, правда?

Но с чего бы? Теперь она осторожна. Она вспоминает то, что ей уже известно: если она потеряет над собой контроль, то взять себя в руки не получится, не в том она положении.

Она слышит свой вздох; ну и денек, такая толчея вокруг нее сегодня! Потому что теперь, кстати, она слышит у двери и знакомый стук доктора Гранта, вот он прочищает свое молодое горло. Вот его серьезное лицо склоняется над ней, и вид у него такой, как будто у него что-то на уме. Что еще?

В каком-то странном смысле он у нее в гостях, и приходится прибегать к искусству принимать гостей, состоящему в том, чтобы всем было легко и удобно. Вообще-то, это искусство существует не для гостей, а для хозяек, желающих, чтобы все прошло гладко и все были максимально доброжелательны. Поэтому она говорит:

— Почему бы вам не взять стул и не устроиться поудобнее? Вы же устаете наверняка, целый день на ногах.

В данных обстоятельствах это — лучшее, что она может сделать, так ей кажется.

Он садится очень близко к кровати, скрещивает руки на никелированном поручне и кладет на них подбородок, как любопытный ребенок. Несколько секунд он усаживается и устраивается. Морщинки около его рта и в углах глаз едва видны, борозды на лбу совсем неглубокие. На его лице отражается отсутствие опыта, то, чего он не испытал, или то, что не отразилось на нем.

— Так, — начинает он. — Дело вот в чем. Вы, наверное, уже поняли, что этот осколок пули ведет себя не так, как мы надеялись. Мы ставили на то, что он выйдет сам, но теперь мы приняли решение (Кто это мы?), что ждать дольше неразумно. К тому же одна из подходящих операционных неожиданно освободилась. Что скажете насчет операции послезавтра? В четверг, прямо с утра.

Господи.

— Так быстро?

— Ну да. Тянуть нельзя, могут начаться другие проблемы. Я знаю, вы удивлены, но, честное слово, мы назначили операцию так скоро просто потому, что операционная свободна. Лично мне это кажется хорошим знаком. Так что постарайтесь не волноваться. Потому что, когда доходит до дела, организм каким-то образом собирается и бесстрашно бросается в бой.

Она обдумывает «бесстрашно» и «бросается в бой» и приходит к выводу, что он склонен к поэзии и оптимизму.

Она напоминает себе, что нужно дышать. Вдох сопровождается легким присвистом и пыхтящим звуком слева от нее, который становится громче.

— Конечно, то, что нам предстоит, вытащить эту маленькую дрянь, — работа довольно сложная. Вернее, тонкая. Но все-таки, знаете, в каком-то смысле вам повезло, что он попал именно туда, — да, да, она уже это слышала, слишком часто слышала. — К тому же иногда действует фактор рикошета, это усложняет дело.

Которое и так, как он уже сказал, «довольно сложное». И «тонкое».

— И что потом?

— Ну. — Он делает паузу. — Потом, я так понимаю, будет видно. Суть в том, что мы не знаем. Возможно, вытащим этот кусочек и, простите за выражение, попадем в десятку. Или, честно говоря, могут обнаружиться не связанные с ним повреждения. Сложно сказать. Мы не узнаем наверняка, пока не влезем туда. И не вылезем обратно, конечно.

Она, наверное, все это уже знала; просто не прилагала это к послезавтрашнему дню. Когда все изменится, еще раз, за несколько секунд. Так или иначе.