Тысяча Имен

Женщина была, безусловно, права, но Маркус не желал говорить об этом вслух. Он ограничился тем, что молча покачал головой.

— Могу я спросить, зачем вы так поступили? — осведомилась она.

— Не понимаю, почему вас это интересует.

Мисс Алхундт склонила голову набок, трогая пальцем дужку очков. Маркусу подумалось, что, несмотря на эти очки, строгую прическу и мужеподобный наряд, она на самом деле очень даже хороша собой.

— Потому что вы, капитан, пробуждаете во мне любопытство, — наконец сказала она. — Вы для меня загадка.

— Не понимаю, с чего бы это. Я всего лишь простой солдат.

— Солдат, который добровольно вызвался служить в Хандаре. И не рядовой, а офицер. Вас таких всего двое.

— Да неужели? — хмыкнул Маркус. — И кто же этот второй идиот?

— Полковник Вальних, конечно.

— Но… — начал Маркус и тут же прикусил язык. Женщина улыбнулась.

— Значит, он говорил с вами обо мне, — сказала она. — Все в порядке. Я не стану оскорблять вас просьбой повторить, что именно он говорил. Полагаю, это было что–то вроде: «Она здесь, потому что этот негодяй Орланко что–то замышляет».

— А это действительно так?

— Более–менее. — Она подалась ближе и понизила голос: — Полковник известен своей эксцентричностью. Кроме того, он имеет влиятельных друзей при дворе. Они приложили немало сил, чтобы добыть ему это назначение.

Об этом Янус не упоминал. Маркус помолчал, обдумывая услышанное.

— Зачем?

— Его светлость очень хотел бы это знать. — Она постучала пальцем по переносице. — Именно поэтому я здесь.

— Понимаю.

Мисс Алхундт склонила голову набок.

— Вероятно, вы не можете пролить свет на эту загадку?

Маркус оцепенел.

— Не могу.

— Иного я и не ожидала. — Она выпрямилась. — Просто помните, капитан, что в конечном счете все мы на одной стороне. Я стремлюсь служить верой и правдой королю и Вордану — точно так же, как вы и полковник.

— Не сомневаюсь в этом, — ответил Маркус, — но сейчас моя служба верой и правдой заключается в том, чтобы как следует выспаться. Полковник, насколько я понимаю, хочет, чтобы после завтрашнего перехода мы приступили к строевым учениям.

— Безусловно, капитан. Не смею преграждать вам путь к постели.

— Адрехт! — позвал Маркус, постучав по стойке палатки. — Подъем!

Если солдатам четвертого батальона и показалось странным, что старший капитан ни свет ни заря ломится в палатку их командира, они ни единым словом не выразили удивления. Небо на востоке светлело, и на стоянке первого батальона уже наверняка все были на ногах, сворачивали палатки и укладывали их в повозки, готовясь к дневному переходу. Поскольку четвертый батальон занимал место в арьергарде колонны, он мог позволить себе не торопиться, однако Маркус считал, что возможность чуть подольше поспать утром вряд ли стоит того, чтобы весь день глотать пыль из–под ног всей колонны.

Палатка Адрехта представляла собой отнюдь не стандартное армейское изделие из выцветшего синего брезента, островерхое и настолько низкое, что Маркус, встав во весь рост, рисковал задеть головой брезентовый потолок. Эта палатка прежде всего была шелковой и гораздо более вместительной, с четырьмя стойками, в то время как у армейских палаток стоек было только две. Когда–то ее щедро украшали сборчатые занавески, пестрые шнуры и фонари с цветным стеклом, от которых по стенам палатки разбегались причудливые узоры, — за годы, проведенные в Эш–Катарионе, Адрехт в совершенстве отточил свой талант к приобретению предметов роскоши. Теперь всего этого не было и в помине, дорогие ткани либо упрятали в сундуки, либо бросили в спешке во время отступления к Форту Доблести. Но это к лучшему, ведь если бы пришлось каждый вечер возводить Адрехтов дворец во всем его великолепии, вряд ли удалось бы унести ноги от искупителей, пускай даже те и не особо старались их догнать. Маркус вновь постучал — с такой силой, что заныли костяшки пальцев.

— Адрехт!

— Маркус? — Голос Адрехта прозвучал глухо и невнятно, и причиной тому явно были не только шелковые тонкие стенки палатки. — Эт’ ты?

— Я вхожу! — объявил Маркус и проскользнул под полог.

Внутри просторной палатки не горело ни одной лампы, и слабый утренний свет не в силах был сколько–нибудь рассеять царившую здесь темноту. Маркус поморгал, дожидаясь, пока глаза привыкнут к сумраку, и тут заметил, что на одном из палаточных шестов висит незажженная лампа. Он пошарил в карманах, достал спичку, зажег лампу и снова повесил на шест. Лампа тут же закачалась, и на стенах палатки неистово заметались тени.

Адрехт застонал и поднял руку, пытаясь прикрыться от света.

— Боже милостивый! — простонал он, с трудом оторвав голову от шелковой подушки. — Что это ты творишь? Ночь на дворе, не время для глупых шуток!

— Не ночь, а утро, — поправил Маркус и, увидев, что у стены напротив висит еще одна лампа, зажег и ее.

— С каких пор ты сделался таким дотошным? — Адрехт ощупью пошарил вокруг себя, выудил карманные часы — массивные, из чистого золота — и со щелчком открыл крышку. — Видишь? Два часа ночи. Зачем будить меня в такую рань?

— Уже светает, — сказал Маркус.

— Правда? — Адрехт, моргая, уставился на него. — Ты уверен?

— Как правило, это видно невооруженным взглядом.

— Надо же, какое утешение! — Адрехт потряс золотые часы и со щелчком захлопнул крышку. — Часы остановились, а я думал, что просто пьян.

— Ты и был пьян.

Маркус сказал это наугад, но догадка возникла не на пустом месте. При свете ламп стало видно, что на ковре, выстилавшем пол палатки, валяется несколько пустых бутылок. В чемодане, который лежал в углу, было три ряда обитых ворсистой тканью отделений — вполне подходяще для перевозки спиртного. Больше половины этих отделений пустовало. Два других чемодана валялись между палаточными шестами с вытряхнутым наружу содержимым — беспорядочной грудой одежды, книгами и бумагами. Видимо, в них основательно порылись.

Больше в палатке не было ничего, даже койки. Адрехт при первой возможности избавился от неудобной мебели армейского образца, заменив ее купленными в Эш–Катарионе резными шедеврами. Во время бегства Маркус вынудил его бросить всю эту роскошь, чтобы не занимать позолоченными креслами место в повозках, необходимое для съестных припасов. После той ссоры они целую неделю почти не разговаривали друг с другом.

— Что, и правда светает? — снова спросил Адрехт, подняв помутневшие от крепнущего похмелья глаза.

— Правда, — отрезал Маркус. — Вставай.

С видимым усилием Адрехт кое–как сумел сесть, скрестив ноги. На брюках из тонкого белого льна виднелось лиловое пятно — след пролитой хозяином жидкости. Адрехт скорбно воззрился на это безобразие, затем поднял взгляд на Маркуса.

— Мне нужно выпить! — объявил он. — Ты хочешь выпить?

— Воды, — сказал Маркус. — У тебя тут есть вода?

— Вода?! — Адрехт одной рукой очертил левую сторону груди двойным кругом — старинный церковный знак, отгоняющий зло. — Не произноси этого слова вслух! Господь услышит тебя и покарает на месте. Вода! — Он фыркнул. — Прошлой ночью я не терял времени даром, но, помнится, в той лиловой бутылке еще оставалась пара глотков…