Тысяча миль в поисках души

Пройдя еще два квартала, я очутился в негритянском районе. На стенах церкви святого Колумба тоже были следы от пуль. Неподалеку негритянские парни жгли кучи сухих листьев. Голубой дым стлался вдоль улицы. На меня негры посмотрели недоверчиво, почти враждебно. Ведь я был для них белый, незнакомый белый человек, возможно, даже переодетый полицейский.

Но мало-помалу лед недоверия ко мне растаял. Я узнал, что церковь является главной мишенью белых террористов, потому что здесь собираются члены негритянской организации «Объединенный фронт., Создал эту организацию молодой негритянский священник Чарльз Коэн. Главная цель организации — покончить с расовой дискриминацией при найме на работу. И вторая цель, неразрывно связанная с первой, — вооруженная самооборона от расистов.

Работа… Право ходить на работу… Право работать и приносить домой зарплату. Вот вокруг чего бушуют страсти в городке Кейро. Работы нет. Если она появляется, ее в первую очередь отдают белым. Но дошедшие уже до крайней степени отчаяния негры, которых, как помнит читатель, в Кейро столько же, сколько и белых, начинают протестовать. И вот тогда возникает организация белых, которые клянутся «поставить черных на место».

Белые — здешние лавочники и полицейские в штатском, владельцы мотелей и баптистские проповедники, а зачастую и безработные лесорубы, шахтеры, механики, водители грузовиков — стали патрулировать улицы Кейро, стрелять в негритянском районе, останавливать, допрашивать, избивать любого негра, появившегося в белом квартале.

Нет, они не называли себя куклуксклановцами, хотя многие, безусловно, ими были. Для своих отрядов они придумали названия «белые шляпы» и «белые стрелки». Выходя в ночные патрули, они надевали на голову что-нибудь светлое, чтобы в темноте по ошибке не подстрелить своего. Руководил ими владелец лесопильной фабрики Боб Кавингейм.

Страсти достигли точки кипения, когда негры начали отвечать выстрелами на выстрелы. Горели дома в негритянском районе. Запылали и дома белых на Коммершл-авеню. Тогда власти штата ввели в город солдат национальной гвардии. Это было летом. Простояв в Кейро три месяца, войска ушли, оставив позади себя город, разделенный на два вооруженных враждующих лагеря.

Я вернулся в мотель, взял блокнот и вышел на балкон, чтобы записать первые впечатления. На соседнем балконе громко разговаривали. Голоса были мужские. Собеседников было трое. Балконы отделялись друг от друга тонкой фанерной перегородкой, сделанной «под дуб», и мне не было видно беседующих, зато слышно каждое слово. Это были полицейские, отдыхавшие после смены. Судя по всему, двое сидели в плетеных креслах, причем один положил ноги на низенький круглый столик, а третий то уходил с балкона в комнату, то снова входил, шаркая и пришлепывая по полу домашними туфлями. Наверное, он только что принес из холодильника пиво в банках.

— Холодненькое! — сказал он, причмокнув. — Да убери ты свои конечности со стола!

Тот, к которому он обращался, добродушно отозвался баском:

— Ты, малыш, дома командуй. Когда побегаешь в жизни с мое, тогда поговорим. Мне даже лейтенант Блэкстоун не делает замечаний.

— А здорово отчитал этот черный священник нашего Блэкстоуна, — хохотнул третий. — Лейтенант сделал вид, что ничего не понимает: «Скажите, отец, какая муха ваших негров укусила? Ведь между полицией и неграми всегда было взаимопонимание, не правда ли?» А священник ему: «Это было взаимопонимание между хозяином и псом, лейтенант. Знай, черный пес, свое место, а не то получишь пинок! Но мы не хотим больше собачьей жизни, лейтенант». Блэкстоун даже позеленел от злости.

— Позеленеешь, — хмыкнул тот, что принес пиво. — Начальство дало две недели на поимку того, кто убил шерифа, а уже месяц кончается. Ходят слухи, — понизил он голос,— что стреляли в шерифа в отместку за убийство черного солдата, который приезжал мать хоронить. Говорят, что шериф кокнул его в темноте на автомобильной стоянке за баром.

— Болтают многое, всего не переслушаешь, — авторитетно заключил басок. — Будто шериф сам «толкает» наркотики среди местных мальчишек и девчонок. Будто бы у того солдата младший брат наркоманом сделался, в бродягу превратился, совсем пропал парень. Оттого будто и мать слегла. Якобы солдат до всего дознался и пригрозил шерифу в баре при свидетелях. Утром солдата нашли мертвым. Предполагают, что убил его шериф. Но ведь все это надо доказать…

— Докажешь, как же! — снова хмыкнул тот, что шаркал тапочками. — Солдат убит, шериф убит. Каждую ночь стрельба. Ничего мы здесь не добьемся. Надо снова вводить сюда войска, как год назад.

— Смешно, — хохотнул третий. — Шесть тысяч солдат против шести тысяч жителей, включая грудных младенцев. Американская армия оккупирует американский город. Америка против Америки. Как в страшном сне, будь оно все проклято.

— Да, ты прав, парень, — зарокотал басок. — Америка против Америки. И с оружием в руках. Я вчера с лейтенантом Блэкстоуном объехал все здешние магазины и бары. У каждого хозяина в кабинете карабин висит, у каждого продавца задний карман оттопыривается. Говорят, здесь на шесть тысяч жителей, включая грудных младенцев, не меньше десяти тысяч единиц оружия. Вот так-то! Загляни-ка, дружок, в холодильник насчет пива.

Прошаркали, прошлепали шлепанцы с балкона в комнату. Было слышно, как над столом щелкнула зажигалка. Потянуло дымком от сигареты.

— Мы по дороге в Кейро одно убийство предотвратили, — снова послышался басок. — Из Спрингфилда нам по радио приказали завернуть на молочную ферму. Сын отца хотел убить.

Семейная ссора. Обычное дело. Началось все это, как мы потом узнали, в тот день, когда сын вернулся домой из морской пехоты. Отец, хозяин фермы, тогда, говорят, здоровяк был, не то что сейчас — пенек трухлявый. Сели они по-родственному под дерево и крепко выпили «за возвращение». После очередного стакана отец так озадачил сына, что тот на время речи лишился. Старик, как нам сам сын рассказывал, сказал примерно следующее: «Ты, сынок, всегда был бездельником, работы фермерской чурался, оттого и в морскую пехоту из дома удрал. Пока ты, голубчик, где-то там в своем красивом мундире красовался, я твою старуху мать здесь похоронил и один своими плечами эту ферму подпирал, чтобы она не развалилась. А ты на все готовенькое вернулся и, небось, надеешься, что я тебе хозяйство в наследство передам. Так вот — дудки! Пока есть силы, буду сам тянуть, а почувствую, что слабею, — продам ферму. Однако ты мне сын, и мне тебя жалко. Хочу из тебя человека сделать. Для этого хочу свою ферму не кому-нибудь, а тебе продать. Денег у тебя нет — это я знаю. И не будет никогда — это я тоже знаю. Так вот, предлагаю тебе работать у меня батраком. Буду тебе зарплату платить. С вычетами, конечно, за питание, за койку в доме и так далее. Накопишь деньжат — выкупишь ферму, будешь сам хозяйствовать, а не сумеешь накопить — пеняй на себя. Покупателя я найду, можешь не сомневаться».

В тот вечер они здорово подрались. Лупили друг друга, пока не упали без сил. Сын потом целую неделю кровью сплевывал. У отца левая рука плетью висела: научили кое-чему сына в морской пехоте.

Ушел бы он с этой проклятой фермы куда глаза глядят, да не мог. Приковал его отец. Знал он про сына такое, что, заяви полиции, сидеть бы бравому морскому пехотинцу в тюрьме лет пять, а то и больше. Было одно темное дело в юности. Оттого в свое время он и в морскую пехоту удрал, а вовсе не потому, что коровьего духа не любил.

Стал сын батрачить у отца. А что поделаешь? По сути дела, отец ведь только добра ему желал. Серый волк тоже кусает волчонка. Для чего? Для того, чтобы тот научился огрызаться, клыки показывать. Кстати, старик сам эту ферму таким же манером у своего отца выкупал. А дед — у прадеда. А прадед эту землю у индейцев отобрал. Правда, это ему боком вышло: подкараулили его индейцы в прериях, грешную душу в рай отправили.

Лет пять сын на ферме жил в одном доме с отцом, пока беда не случилась. Однажды корова сдохла. Старик расшумелся да сгоряча так поднес сыну, что тот рядом с коровой распростерся. В полночь пьяный сын взял вилы и пошел отца убивать. Старик в одних подштанниках в окно выпрыгнул, вскочил в машину и умчался на соседнюю ферму. Оттуда и позвонил в полицию. Тем временем сын решил сжечь ферму. Принялся таскать сено в дом, чтобы горел ярче. Таскал, таскал, умаялся да так и уснул на этом сене. Тут и мы с лейтенантом Блэкстоуном подоспели. Связали его по рукам и ногам и вручили папаше. Что у них там дальше будет — не знаю…

Помолчали.

— Меня все жена уговаривает уйти из полиции, — нарушил паузу тот, что похохатывал. Чувствовалось, что он и сейчас говорит с улыбкой. — Убьют, говорит, тебя, дурака смешливого. Президентов, говорит, убивают, а тебя-то в два счета пришьют. Совсем извелась.

— Изведешься! — подтвердил хозяин шлепанцев, входя на балкон и ставя пиво на столик. — Моя благоверная без меня ни радио, ни телевизор не включает. Больше всего, говорит, мне не хочется увидеть репортаж о том, как тебя на носилки кладут и покрывалом с головой накрывают. Последние известия вообще не смотрит. Меня, говорит, уже мутит от крови, трупов и рыдающих родителей, у которых детей украли. Изо дня в день одно и то же. С ума спятить можно.