Убийца-юморист
Шрифт:
Сорокалетняя вдова восьмидесятидвухлетнего старца показалась издалека. Телекамера повела её в замедленном ритме, фиксируя гармоничное единство её черного длинного платья и опущенных долу глаз, неподвижный полет её шляпки с полями-крыльями и мерное покачивание головок алых гвоздик в её руках, затянутых в черные перчатки. На этом фоне красивый женский голос читал стихи, принадлежащие перу Ирины Аксельрод. О любви, о совершенно ином цвете неба и моря, когда в груди вспыхивает это дивное чувство... Адажио Альбиони, обволакивающее душу шелком-бархатом, невольно заставляло забыть обо всем, в том числе о самой жизни со всеми её хорошестями и сложностями.
Вдовица, между тем, очень плавно, очень грациозно наклонилась над могилой и возложила цветы... Далее её, видимо, попросили рассказать о своих чувствах
– Это был удивительный человек... Он был во всем талантливый человек... Он был очень, очень интересный человек... С ним никогда не было скучно... Смею считать, что он также был красивый человек. И я очень благодарна жизни за то, что она подарила мне встречу с таким удивительным человеком, который ни дня не провел впустую... Он работал даже когда болел... Писал и писал... Его жизненная энергия, его оптимизм были просто поразительны. Даже в самый последний год он не только писал, но с удовольствием принимал у себя молодых поэтов и прозаиков, общался с ними... И я убеждена - оставил и в их душах свой неугасимый след...
В предпоследнем кадре долго-долго смотрели прямо на меня её огромные, прекрасно-сумрачные глаза восточного образца, пока она не прикрыла их медленным, падающим движением век, опушенных густыми и густо накрашенными ресницами, из-под которых вдруг выкатились две слезы...
Я, я, особа достаточно скептическая, была покорена. Я поверила всему, о чем рассказала вдовствующая женщина. Но вдруг мне пришла в голову мыслишка: "Что если она вышла замуж за Михайлова вопреки? Что если у неё был человек, любивший её, а она презрела его и помчалась под венец со знаменитым старцем? Что если он и мстит ей теперь, в том числе с помощью дурацких листков бумаги? Что если именно он, её бывший и оскорбленный в своих лучших чувствах поклонник, и прилеплял - не отдерешь - эти листки к деревянному кресту на могиле Михайлова? Она же вон какая эффектная... Вряд ли жила скучно до Владимира Сергеевича и довольствовалась лишь чтением "Жития протопопа Аввакума" в уголке, вдали от всякой мирской суеты.
Я знала, конечно, что непременно встречусь с Ириной, и предполагала, что эта встреча многое мне даст для моих поисков правды о смерти-гибели трех писателей. И заранее представляла, как надо бы объяснять вдовице, почему ей не следует тянуть с этим разговором, а именно: "Вас, вероятно, не удивит, что я поклонница таланта Владимира Сергеевича Михайлова? Вот почему мне хочется сделать о нем, о его творчестве, материал для газеты. Без ваших, Ирина Георгиевна, воспоминаний и комментариев мне будет трудно обойтись. И я очень прошу вас о встрече..."
Однако жизнь та еже ехидна! Она способна в считанные минуты сломать намеченные человеком планы и упования и подкинуть совсем иной сюжет с невероятной закруткой...
В течение пяти минут, ещё не дожевав первый бутерброд с сыром, я узнала по телефону от Веруни, что:
– Твоего Анатолия Козырева нашли мертвым в аэропорту Шереметьево-два! Даем малюсенькую информушечку. Он не шел по разряду "известных". Надеюсь, это мое сообщение кстати? Органы пока никаких данных не дают. Диагноз: "Сердечно-сосудистая недостаточность". Ну, это обычное дело... Может, мальчик переволновался... Может, кто-то с ним посчитался. Но красиво, без следов... Жаль, конечно! Колоритный был мужичок! С такими всегда напряженка! Ты-то как? Смотри, не сорвись с обрыва! Пожалей свою молодую жизнь! Это я тебе серьезно говорю, Танька! Чую - по крайчику идешь! Рискуешь! Меня пожалей заодно. Я без тебя затоскую! А что будет с Алексеем, подумала?
Я ещё приходила в себя, ещё пробовала примириться с тем, что сообщила мне вездесущая Веруня, как опять телефон и опять - очевидное-невероятное густой, медвяный голос самой Ирины Аксельрод с исключительно дружелюбными нотками:
– Мне тут передали, что вы, Татьяна, собираетесь писать нечто о Владимире Сергеевиче Михайлове. Это ваше решение меня
радует. Я вообще считаю, что Владимира Сергеевича в последние годы как-то перестали ценить, как-то увели в тень. Он же сам не был тщеславен. Он вообще был крупной личностью как человек, а как писатель - это общеизвестно. Так что если вы хотите сделать материал, который как-то обогатит представление общественности о моем покойном муже, о его творчестве, о его широкой общественной деятельности, - я с удовольствием встречусь с вами и отвечу на все, буквально на все ваши вопросы. Их же, предполагаю, у вас накопилось немало...Сказать что я растерялась, - значит, высветить одну четвертую правды о моем тогдашнем состоянии. Я обалдела! Я опупела! Я никак не собиралась общаться с этой элегантно-напористой вдовицей прежде, чем соберу до кучи прочие "свидетельские показания", в том числе - от прежних трех вдов покойного творца... Но раз так, то...
– Спасибо за звонок, Ирина Георгиевна. Я, действительно, хочу написать о Владимире Сергеевиче. Я ведь на его стихах для детей училась читать. Он же для нас, маленьких, был Богом. Еще с того времени мне хотелось все-все разузнать об этом удивительно талантливом человеке, - льстила я безо всякого удержу.
– Мы же роман Владимира Сергеевича "Последняя пуля" в школе изучали! И пьесы его про мещанство в провинции сдавали... И его песню пели про Родину...
– Очень хорошо, - теплым голосом проговорила Ирина.
– Мне, поверьте, все это очень приятно слышать... Я сама, признаюсь, с детства боготворила этого человека... Но - умолкаю. Все остальные вопросы-ответы прибережем для личного, откровенного разговора. Не стану скрывать: мне, возможно, он более необходим, чем вам. Мое ощущение потери ещё очень остро, до болезненности. Поэтому я сейчас чудовищная эгоистка. Мне хочется говорить и говорит о Владимире Сергеевиче, вспоминать, переживать заново все, что было связано с ним. Только бы выдержали... Так что назначайте день, время - мне, в сущности, годится любое... Ну разве что если грянет какая неожиданность, например, приедет из-за границы литературовед, который увлечен творчеством Владимира Сергеевича... или же киногруппа оттуда же... Придется заниматься, показывать, рассказывать...
– Я понимаю...
– Если вам годится суббота, я бы за вами заехала и увезла бы вас на дачу... Мы бы с вами там были одни... И дело сделали бы и погуляли по лесу, в реке искупались бы, если вы, конечно, не боитесь двадцати градусов...
– Годится, - сказала я.
– Готова в субботу с утра. Я рано встаю...
– Ну и чудненько! В пятницу вечером. Если вы не против, я вам позвоню...
– Хорошо. Жду.
– Вы, Танечка, от руки пишете или же предпочитаете диктофон?
– В зависимости от пожеланий "клиента"... Думаю, вам не составит труда наговаривать на диктофон...
– Правильно думаете! От руки записи обычно неполные, какие-то нюансы невольно исчезают... Диктофон, конечно, диктофон!
Сижу, дожевываю бутерброд, запиваю остывшим чаем и ловлю смекалистую, бесстрашную Ирину на недоговоре... Ведь она-то уж точно знает, что Анатолий Козырев погиб-умер, а ведь промолчала... Почему? Не хочет, чтобы эту новость я узнала от нее? Или ей по фигу его смерть? Или она, все-таки, надеется, что я не придала значения их с Козыревым встрече в ресторане-казино "Императрица"? Интересно, однако, пойдет ли она на похороны певца-игрока?
Ответ на последний вопрос дала опять же Веруня:
– Здесь хоронить не будут. Увезут в Молдавию. Родственники так решили.
Мне, признаться, думалось, что вдовица Ирина, все-таки, не побежит мне навстречу с распростертыми объятиями, что она, все-таки, сошлется на какие-то неотложные дела и отменит нашу встречу. Не верила я, будто ей уж так важно, чтобы малоизвестная журналистка поместила статью в среднеизвестной газете о её незабвенном муже... Не верила и все. Тем более были случаи, когда временный каприз заставлял моего будущего собеседника торопить события, почти требовать, чтобы я как можно скорее взяла у него интервью... Но когда доходило до дела - меня просили не спешить, ибо "тут навалились неожиданные обстоятельства", или "дорогая Татьяна, потом, потом, это терпит, а у меня что-то настроение не то..."