Учебные часы
Шрифт:
— Себастьян? Я думала, ты собираешься... — подсказывает Джеймсон, ее ярко-голубые глаза застенчиво читают выражение моего лица, и она меняет положение, протягивая руку между нашими телами. Сжимает в руках мой толстый утренний стояк. — Делать со мной все что хочешь этим утром.
Вверх и вниз... вверх и вниз, мой член пульсирует в ее руке с каждым равномерным ударом, пока мои бедра не начинают дрожать, потребность в ней так остра. Так реальна.
— Ты этого хочешь? Чтобы этим утром было по-моему? — Вопрос выходит с шипением, когда ее руки обхватывают кончик моего члена, большие пальцы задевают головку.
— Да.
Мне требуется
Мягкая.
Сексуальная.
Волосы рассыпались вокруг нее, словно чертов ангел, она спокойно наблюдает за мной, нависающим над ней.
Мы идем методично, мучительно медленно, и единственным звуком в комнате является наше затрудненное дыхание и стук изголовья кровати о стену с каждым томным толчком. Стук становится сильнее.
Пальцы вонзаются в матрас и впиваются в него, я скольжу туда-сюда по ее гладкому теплу, как будто оно было создан специально для моего члена.
Ладонь Джеймсон гладит меня по щеке, и я наклоняю голову, накрываю ее губы своими, вдыхаю и выдыхаю, потом снова вдыхаю, как будто она воздух, который мне нужен, чтобы выжить.
Потому что так и есть.
Так или иначе…
Черт, эта девушка значит для меня все.
— Ммм, ммм, — сладко стонет она мне в рот, когда ее тело начинает достигать апогея, мышцы ее тугой киски сокращаются и выжимают дерьмо из меня наилучшим из возможных способов.
Я кончаю через несколько мгновений, ударные волны сотрясают нижнюю часть моего тела.
— Детка. — Я произношу обещание в ее волосы, любовно убирая влажные пряди с ее виска, и баюкаю ее в своих объятиях. — Джеймсон.
Она моя.
Глава 41.
«При рождении мне предоставили
Выбор между хорошей памятью и большим членом.
Клянусь, я не могу вспомнить, что я выбрал...»
Себастьян
Зик ждет меня на кухне, сидя за кухонным столом в одних трусах и с хмурым видом, когда я возвращаюсь домой, проводив Джеймсон.
Я прохожу мимо него, открываю холодильник и достаю сливочный сыр. Рогалик. Нож для масла из ящика.
Зик скрещивает мускулистые руки на груди и ерзает на стуле.
— Я слышал, как ты трахался прошлой ночью. Всю ночь.
Я кладу рогалик в тостер и поворачиваюсь к нему лицом, копируя его позу, скрещивая свои руки на груди.
— И? В чем твоя проблема, чувак? Ты привел домой бог знает сколько цыпочек прошлой ночью после той сцены на вечеринке, и ты злишься, что тебе пришлось слушать Джеймсон и меня? — Тостер подает сигнал, и я встряхиваю его и хлопаю, чтобы он работал. — Смирись с этим.
— Если ты из жалости трахаешь ее из каких-то извращенных обязательств. Я могу найти десять девушек, чтобы завалили тебя прямо сейчас.
Трахаешь из жалости? Что за…
Я сгибаю пальцы, чтобы не сжать их в кулаки, и смотрю на свой поджаренный рогалик.
— Ты можешь перестать называть это траханьем?
Боже, теперь я начинаю говорить, как девчонка. Нахмурившись
от этой мысли, я вытаскиваю шнур тостера из розетки, затем копаюсь в тостере ножом, чтобы достать единственные углеводы, которые я съем сегодня.— Тебе больше не нравится называть это траханьем? Хочешь что-нибудь более цветочного? — говорит он с сардоническим смехом. — Только не говори мне, что ты называешь это заниматься любовью.
— Вообще-то да. — Я намазываю рогалик толстым слоем сливочного сыра и запихиваю кусок в рот. Говорю и жую. — Именно так я бы это и назвал, и мне не нужно обсуждать это с тобой. Черт возьми, что я делаю не твое дело.
— Раньше это было мое дело.
— Ну, уже нет, и когда-нибудь, Зик, я надеюсь, ты найдешь кого-то особенного, кто заставит тебя передумать.
Его лицо мрачнеет, если это вообще возможно.
— Вау. Эта сука на тебя повлияла, реально испортила тебя, не так ли? Не смей, блядь, впускать ее в свою голову, чувак.
— Так вот из-за чего все это? — Я игнорирую тот факт, что он только что назвал Джеймсон сукой, потому что знаю, что это приведет к драке. — Команда?
— Если ты проиграешь хоть один матч, я...
— Ты что? Ты не в том положении, чтобы угрожать мне.
Зик смотрит на меня, холодная бледность его серых глаз обезоруживает.
— Предупреждаю тебя, Осборн. Не позволяй этой девице влиять на твое место в команде.
Эта девица? Ладно, теперь он просто драматизирует, так что в истинном стиле Джеймсон, я закатываю глаза.
— Не будет.
— Лучше бы ей этого не делать, потому что ты ее почти не знаешь.
Он ошибается.
Я знаю ее.
Я знаю Джеймсон Кларк лучше, чем его. Я знаю, что она смотрит реалити-шоу и любит шоу «Холостяк». Я знаю, что у нее две сестры и одиннадцатилетний шнауцер по кличке Леопольд. Я знаю, что она хочет стабильности и хорошую работу, но еще больше она хочет быть мамой. Когда ей было двенадцать, она окрасила волосы в мерзкий зеленый оттенок. Когда ей было пятнадцать, она поцеловала какого-то чувака по имени Кевин за бейсбольными трибунами, и он попытался дотронуться до ее груди.
Джеймсон знает, почему я хочу работать в кадрах. Она знает, что я не хочу бороться профессионально, но сделаю это, если будут хорошие деньги, если тренеры захотят меня, прежде чем я получу “настоящую работу”. Она переписывалась с моей сестрой, знает, что, когда мне было четырнадцать, я плакал от фильма "Марли и я", и что я люблю собак. И путешествовать. Она знает, что моя семья важнее друзей и как усердно работают мои родители, чтобы оплатить мое образование.
Она одна из немногих, кто знает, что у меня ночная работа.
Я доверяю ей.
Я…
— Ты вообще слушаешь меня, придурок? — голос Зика врывается в мои мысли. — Следи за тем, чтобы оставлять это дерьмо за чертовой дверью, слышишь?
На этот раз я сжимаю руку в кулак.
— Ты серьезно переступаешь границы дозволенного, мой друг.
— Потому что ты, блядь, ни черта не слышишь.
Положив нож для масла в раковину, я поворачиваюсь на каблуках лицом к нему.
— Эта девица, как ты ее называешь, моя подруга. Моя девушка. И если я когда-нибудь поймаю тебя, или кого-нибудь еще, за неуважительным отношением к ней, я без колебаний выберу ее, а не тебя. — Я прислоняюсь к стойке и говорю медленно: — На самом деле, я бы предпочел Джеймсон всей команде, если бы пришлось. Так что не испытывай меня.