Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции

Но примириться можно со всем. С шумом, с неудобствами – лишь бы подальше от хищников.

Гуси заснули, не успев даже как следует устроиться на камнях. Но мальчику опять не спалось. Вдруг что-то случится с Белым? И тогда ему уже никогда, никогда не стать человеком.

А Смирре был тут как тут. Он остановился на скале у порога, увидел в самой его середине гусей, окруженных клубами пены, и понял, что ему до них опять не добраться.

Игра и на этот раз проиграна.

Лис не мог заставить себя признать поражение. Он сидел на камне и смотрел, не отрываясь, на недоступных гусей. Сидел и все больше убеждал себя: он, Смирре, обязан отомстить за унижение. На карту поставлена его репутация великого охотника.

И тут из бурлящей реки вынырнула выдра с большой рыбиной в зубах. Смирре кинулся к ней, но остановился – не дай бог решит, что он собрался отнять у нее добычу.

– Странное ты существо, – сказал Смирре в пространство, вроде бы ни к кому не обращаясь. – Рыбкой пробавляешься, а кругом полно диких гусей.

Ему уже было не до дипломатии. Обычно он говорил затейливо, льстиво и убедительно, но на этот раз решил брать быка за рога.

Выдра даже не повернула головы – она, как и все выдры, часто меняла место жительства, не раз бывала на озере Вомбшён и прекрасно знала лиса.

– Знаю я тебя, Смирре. Хочешь выманить у меня форельку?

– А, это ты, Грипе, – обрадовался Смирре. Он тоже знал эту выдру. Трудно найти такого умелого пловца и ловкого охотника, как Грипе. – Спасибо, я сыт. Грызи свою форельку. Но сначала взгляни на этих недоумков там, на камнях. Только взгляни – и все. Думаю, даже тебе слабо туда добраться.

Слабо? Это выдре-то слабо? С ее плотным, совершенно непроницаемым для воды мехом? С ее лапами, больше похожими на ласты, с мощным плоским хвостом? С таким хвостом никаких весел не надо.

Грипе, ни слова не говоря, выплюнул рыбину, сжал зубы и бросился в воду.

Если бы дело было чуть попозже, не такой ранней весной, если бы уже прилетели соловьи и начали вить свои гнезда, они бы долго распевали героическую балладу о борьбе выдры Грипе со стихией. Несколько раз волны относили его от камней, где спали гуси, но он мужественно боролся с течением, раз за разом повторял свои попытки, и в конце концов ему удалось подобраться к стае. Это был эпохальный заплыв, и сомнений нет – Грипе заслужил соловьиную оду. Если бы, конечно, соловьи уже прилетели.

Смирре на берегу ерзал от нетерпения. Вот-вот, вот сейчас, вот выдра уже на камнях, совсем близко… Но вдруг Грипе издал яростный визг, попятился, поскользнулся и упал в воду. Его подхватило течение, как какого-нибудь слепого котенка. И тут же тяжело и устало захлопали крылья. Гуси снялись с камней и полетели искать другое место для ночлега.

Грипе вылез на берег и начал, ни слова ни говоря, лизать переднюю лапу.

– Я же говорил, слабо, – поддразнил его Смирре. – Плавать надо учиться.

– Плавать? Плавать я сам кого хочешь научу, – огрызнулся Грипе. – Я уже совсем к ним подобрался, а тут… какой-то коротыш подбежал и воткнул мне в лапу острую железку! Мерзавец! Я поскользнулся, и ясное дело… Поток подхватил, понес, ну тут я…

Лис сразу сообразил, что произошло. И Грипе мог не продолжать свой рассказ – если бы он оторвался от раненой лапы, заметил бы, что лис исчез. Бросился в погоню за гусями. Но все знают: нет ничего важнее, чем вовремя зализать рану.

А гусям опять предстоял ночной полет. Луна, к счастью, пока стояла высоко, и Акке не составило труда разыскать еще одно местечко – из тех, что она присматривала годами, совершая свои нелегкие перелеты с юга на север и с севера на юг. Гуси некоторое время летели, не отрываясь от черно поблескивающей реки с белыми кружевами порогов, потом сделали несколько кругов над Юпадальской усадьбой и взяли еще немного южней, туда, где расположилась знаменитая водолечебница Роннебю. Популярная водолечебница с купальнями, большими гостиницами и маленькими, изящными домиками для приезжающих «на воды» горожан.

Всем перелетным птицам известно, что в это время года в водолечебнице никого нет. И не одна стая выбирала для ночлега ее пустующие веранды и террасы.

Гуси покружились немного, нашли подходящий балкон и через несколько секунд уже крепко спали.

Но не мальчик. После бурных событий этой ночи сна не было ни в одном глазу.

Он даже не залез, как всегда, Белому под крыло.

Балкон открывался на юг, с видом на море. Здесь море встречалось с землей, и эта встреча удалась.

Дело в том, что суша и море могут встречаться по-разному. Во многих местах суша предлагает морю плоские, кочковатые равнины, на которое море сразу наносит песчаные сугробы и дюны. Словно бы земля и море настолько не любят друг друга, что при встрече нарочно стараются проявить себя с самой худшей стороны.

Или, скажем, земля встречает море каменными бастионами. А море обижается на такой прием, швыряет на эти бастионы пенные валы, ревет и неистовствует, точно собирается разрушить укрепления и взять их штурмом.

Но бывает и по-другому, как, например, здесь, в Блекинге. Земля приветливо расступилась холмами, мысками и островами. И море в ответ разделилось на фьорды и проливы; они будто обнимают друг друга. И кажется, что именно здесь, в Блекинге, море и земля встретились, к взаимному удовольствию.

Можно понять. Сами подумайте: море… огромное, пустынное, ему нечем заняться, кроме как бесконечно катить гигантские серые валы. Вот оно подходит к земле, видит первые шхеры, первые острова и бросается на них, смывает всю зелень, смывает вообще все, что попадется, пока острова не станут такими же голыми и серыми, как оно само. Все-таки развлечение. Со вторым рядом происходит то же самое. И с третьим – острова выглядят так, точно по ним прошлась банда разбойников. Ничего не оставлено. Но островов все больше и больше, они совсем крошечные… и море понимает, что земля выслала ему навстречу малых детей. Просят пощады. И волны делаются пологими, штормы стихают, траве и кустам дозволено расти в расщелинах и на склонах. В конце концов море, будто устав от собственного величия, становится спокойным и ласковым. Даже малыши решаются лезть в воду. Море, должно быть, само себя не узнает – таким оно стало светлым и приветливым.

А теперь подумайте о земле, или, как ее называет ворон Батаки, суше. Однообразная, скучная… плоские поля, между полями кое-где березовые рощи или лесополосы. Может показаться, что у земли и других мыслей-то нет, кроме как о репе, картошке и овсе. Ну, еще о соснах и елях. И вдруг неведомо откуда является морской залив и режет это все пополам. Суша не особенно по этому поводу огорчается – подумаешь, обсажу березой и ольхой. Что я, озер не видала? Потом является другой залив. И с другим та же песня – ольха, березы. Ива кое-где. Беда небольшая. Что с водой церемониться?

Но фьорды становятся все шире и длиннее, рассекают поля и леса, и суше уже трудно делать вид, что она этого не замечает.

– Уж не само ли море сюда явилось? – наконец догадывается суша. – С морем совсем другой разговор!

И начинает срочно прихорашиваться, примерять венки из полевых цветов, запускать ручейки и родники. Вместо мрачных сосен и елей появляются дубы, липы и каштаны. Равнодушная ко всему суша постепенно превращается в прекрасный парк, каких нет даже в королевских дворцах. И когда она в таком виде является на встречу с морем, она тоже, как и море, не узнает саму себя.