Ultima Forsan

– Смешно, - неожиданно вмешался вильдграф. – Я так стремился к этому титулу, столько глоток пришлось порвать за него, а что теперь? Мою судьбу решают вшивый венгр и какой-то авантюрист без роду и племени.

– Надо было лучше воспитывать сына, ваше сиятельство, - резко бросил ему Ханнсегюнтер, явно задетый словами про вшивого венгра. Теперь он хотя бы отчасти должен понять, каково мне, когда всюду тычут в нос низким происхождением.

– Не могу с вами не согласиться, - пожал плечами старый вильдграф, – и сейчас очень дорого плачу за свои ошибки. Я отправил его воевать, думал, проветрит голову, образумится, а то ведь только и знал, что во Фрейбурге девок портить. Я был не лучше в его годы, что уж говорить, но война поставила мне голову на место.

– А вашему сыну повезло меньше, - ехидно добавил Ханнсегюнтер, явно желавший отыграться за «вшивого венгра».

– Меньше, - снова не стал спорить Гильдерик фон Шварцвальд. – Если я вернулся с войны жестоким человеком, то он там превратился в настоящее чудовище. Я нисколько не преувеличиваю, поверьте мне, даже вы, граф, не знаете моего сына. Он куролесил по моему феоду со своими приятелями по банде ландскнехтов и довёл селян до того, что они его чуть не прикончили. Говорили потом, что он вломился на свадьбу со своими людьми и потребовал primae noctis. [44] Ему не посмели отказать, но он такое натворил, что утром его вместе с людьми попросту подпалили в том же доме, где они спать завалились. Конечно же, пьяные вдрабадан.

44

От лат. jus primae noctis – право первой ночи

– Это что же такое надо было учудить, чтобы крестьяне после спалить решили, - развёл руками слегка ошеломлённый исповедью вильдграфа Ханнсегюнтер.

– Здесь Шварцвальд, граф, - почти с презрением бросил в ответ Гильдерик, - и люди тут такие, что радуются трём вещам: когда есть что пожрать, когда их никто не трогает и когда беда у соседа. Я не хочу пересказывать вам всех слухов и сплетен о том, что же натворил мой сын на той свадьбе, но могу сказать – он мог сделать всё, что приписывают ему.

– Но он пережил поджог, - произнёс я, подталкивая замолчавшего вильдграфа, - не так ли?

– Его страшно изуродовало пламенем, но да, он остался жив, - кивнул тот. – Мой сын отличался воистину бычьим здоровьем. Я был убит горем. Каким бы чудовищем он ни был, но это был мой сын.

– И тогда вы совершили ещё одну ошибку, - с презрением бросил Ханнсегюнтер. – Самую большую глупость в своей жизни, не так ли?

– Возможно, - плечи вильдграфа лишь слегка дёрнулись, исповедь оставила его совершенно без сил, - но если у вас есть дети, то вы должны меня понять. Я отец, и я любил своего сына, каким бы он ни был. И да, я совершил ошибку, но ведь она сама нашла меня.

– Кто? – не удержался я от вопроса.

Оба графа глянули на меня, но совершенно по-разному. Взгляд Ханнсегюнтера был полон презрения, но на дне глаз его плескалась осторожность. Да, меня уже списали со всех счетов, но делать меня обладателем слишком уж ценной, по мнению венгерского графа, информации, он вовсе не горел желанием. Гильдерик же посмотрел на меня с усталым и тупым равнодушием полного бессилия. Такой взгляд я видел как-то раз у рудничной лошади на каторге. День за днём она таскала вагонетки с углём – туда-сюда, туда-сюда – и даже у каторжан во взгляде было больше жизни, чем у несчастной животины.

– Она, как и все женщины этого народа, назвалась Гитана, а при ней был здоровяк в роскошных доспехах и шлеме с глухим забралом. Он не произнёс ни единого слова. Девица же звала его Баум. Она предложила мне помощь, сказала, что мой сын может быть и не станет прежним, но будет жить. И я согласился, конечно же, согласился. А как бы поступил на моём месте любой отец? Третий пришёл позднее. Первые двое ушли из моего замка, когда пришёл он. Чумной Доктор. Он и вправду вернул моего сына к жизни, заменил изуродованное в пламени лицо новым, из человеческой кожи, и велел ему менять его раз в несколько дней, а ещё умащивать жиром и кровью.

– Если прежде ваш сын был чудовищем, то кем же стал после? – снова решил подлить масло в огонь Ханнсегюнтер.

– Нет, наверное, ни в одном языке слова, чтобы описать то, кем он стал. Он клеймит избранных ублюдков, отбирая их в свою гвардию не по смелости, а по жестокости. Он разъезжает по городам и весям, и уже никто не смеет даже головы поднять при его появлении. Но самое страшное, он перестал слушать меня. Сила теперь на его стороне, а точнее на стороне Чумного Доктора, так и оставшегося жить в моём замке.

– А как же человек, который приезжал от вашего имени в Базель? – спросил я.

Его встречали там не только фогт, но епископ, а уж они-то не стали бы иметь никаких дел с человеком, чьё лицо закрывает маска из человеческой кожи.

– Это наёмник по кличке Деточка – один из последних, кто приехал с моим сыном. Обходительный и вежливый, явно из дворян, может быть даже титулованных. Но жестокости в нём хватит на десяток человек.

– Довольно уже воспоминаний, - хлопнул себя по коленям Ханнсегюнтер. Да уж, вильдграф сейчас выложил буквально всё, что мне было нужно. Имей я сейчас возможность, со всех ног рванул бы обратно в Луку с докладом Лафрамбуазу. Вот только что-то мне подсказывало, сделать это я сумею очень нескоро. Если мне вообще представится такая возможность. – Рейнар, ты переночуешь с моими гусарами, а вас, граф, я прошу разделить со мной эту комнату. Всё, что может понадобиться, вам обеспечит Альфред, если, конечно, это будет в его силах.

Как бы ни хотелось ещё поговорить с вильдграфом, но Ханнсегюнтер уже опомнился и больше не позволит нам разговаривать. Я поднялся на ноги и, не дожидаясь пока меня пошлют к чёрту, вышел из комнаты.

Спустившись по лестнице в общий зал постоялого двора, я отправился к сдвинувшим столы гусарам. Те сидели отдельной компанией, и принимать меня к себе не спешили. Общий зал к тому времени опустел – немногочисленные постояльцы решили, что группа солдат в незнакомых мундирах не лучшая компания, и поспешили отправиться в снятые комнаты. Если бы вместе со мной не спустился слуга графа, Альфред, командир гусар, уверен, и близко не подпустил бы меня к своему столу. Однако распоряжения Ханнсегюнтера были в отряде законом, и им пришлось взять меня в свою тесную компанию. Конечно, без особой приязни.

– Ты кто таков будешь? – первым делом поинтересовался у меня командир чёрных гусар. Lingua franca его был просто чудовищен, он страшно коверкал слова незнакомым акцентом. Не имей я опыта общения на факториях с самыми разными людьми, возможно, не понял бы и столь простую фразу.

– Спутник вашего хозяина, - ответил я, намерено употребив это слово, чтобы немного позлить командира.

Однако тот и не подумал развивать конфликт, он просто кивнул в ответ и, ни слова не говоря, приложился к здоровенной кружке, осушив её парой глотков.

– Ешь-пей с нами, - махнул он мне рукой. – Граф за всё платит. Заночуешь тоже с нами. Комната одна на всех, так что спишь на полу. Вместе со всеми.

Вещи мои и даже оружие остались при мне, так что перспектива ночёвки на полу ничуть не смущала.

– Но ты – не один из нас, - веско добавил командир гусар. – Помни это.

Я кивнул, принимая к сведению сказанное им, и махнул подавальщице, чтобы шагала к сдвинутым вместе столам. Сейчас у меня было желание как следует растрясти мошну графа Ханнсегюнтера, и я не мог перед ним устоять. Гусары не приняли меня в свой круг, о чём прямо заявил их командир – случись что, помогать мне никто из них не станет. Даже спину в бою не прикроет, несмотря на то, что мы сейчас едим вместе и будем вместе спать. По всем солдатским законам – писанным и неписанным – после этого я должен был стать своим для гусар. Но этого не будет. Собственно, ни на что иное я и не рассчитывал.