Улыбка золотого бога

Вадим, устроившись на заднем сиденье, обеими руками вцепился за свисающую с крыши кожаную петлю. Спрашивать о том, что все-таки случилось, он не решался. Да и то, недолго ехать, на месте расскажут.

 – И чем же вы там, в стойбище, занимались? – все-таки не вынес молчания штатский. Хоть бы представиться изволил или звание сказал, а то неизвестно, как к нему обращаться.

 – Собирал информацию, – на ходу соврал Вадим. – Местные легенды, мифы, предания…

 – Зачем?

 – Для работы над диссертацией. О традициях и суевериях, знаете, дым иллюзий прошлого.

Ложь слетала легко, а штатский то ли поверил, то ли только сделал вид, что верит, но кивнул, соглашаясь, и в узком водительском зеркальце отразилась дружелюбная улыбка.

 – А все-таки какие отношения у вас были с покойным Свищиным?

 – Покойным? – спросил, и похолодело, оборвалось внутри – неужели Игорек? Несчастный случай? Самоубийство?

 – Убили, – все так же улыбаясь, ответил штатский. – Взяли и убили, представляете, какая незадача?

 – Ночью?

 – Ночью, ночью… Кстати, а почему вы так решили?

Почему? Да разве ж он знал, откуда пришло понимание, что погиб Свищин именно ночью, незадолго до того, как пронесся по степи первый удар бубна. Но промолчать, отвернуться, стряхнув с себя настороженный взгляд штатского, значило расписаться в виновности. И Вадим ответил первое, что пришло в голову:

 – Собаки выли.

 – Собаки, значит. Выли, значит. Верная примета, что ли? А вы разве верите в приметы?

Тут сказать было нечего, да и лагерь показался – серые палатки, дым над полевой кухней, Игорев «уазик», стреноженный конь проводника, пасущийся чуть в отдалении. Коричневые зевы раскопов, в которых сегодня никто не работал, и пустота.

 – А люди где?

Не ответили. Машина остановилась, и штатский велел:

 – Выходи.

В его резком, хамоватом переходе на «ты» почудился почти что приговор.

 – Иди, иди, погляди.

А поглядеть и вправду было на что. Тело лежало в раскопе, прикрытое куском мешковины, из-под которого торчали модные Игоревы ботинки, американские, подаренные друзьями-археологами по случаю совместной экспедиции года два назад. А поди ж ты, почти новые, чуть поистерлись, но не поплыли, не потеряли форму.

Вадим с трудом прогнал неуместные мысли, а штатский, спрыгнув в раскоп, сдернул мешковину.

 – Ну что, полюбуйся, как оно.

Отвратительно. Но Вадим заставил себя смотреть. Это же Игорь, Игорек, друг и приятель, больше приятель, конечно, но пять совместных экспедиций, одна даже международная, с десяток совместных статей, бессчетное количество совместных вечеров со спорами до хрипа и водкой, или коньяком, или просто чаем, крепким до горечи, заваренным прямо в стаканах. Это не Свищину-начальнику, который вчера увольнением грозился, горло перерезали, это Игорька убили.

Сволочи.

 – Что ты сказал?

 – Ничего, извините, – Вадим прикусил губу до крови, но легче не стало.

 – Нет, верно, сволочи. Вот всю жизнь я такими сволочами занимаюсь, ловлю, понимаешь ли, ищу, понять пытаюсь, чего им, сволочам, для счастья не хватает.

Штатский наклонился и заботливо укрыл тело.

 – А с вами, гражданин, у меня отдельный разговор будет.

Белый низкий дом, стрельчатые окна, забранные снаружи решетками, не узорчато-коваными, а цельнолитыми, промышленного производства. Не потому ли эти черные прямоугольники смотрятся чуждо? Как и сама мебель – обыкновенная, немного неуклюжая, немного неновая, немного неудобная – высокая спинка, жесткое сиденье и колени, упирающиеся в крышку стола.

 – Пиши, пиши, не разводи волокиту.

Белый лист бумаги, шариковая ручка в непослушных пальцах, непонимание – чего они хотят? Чего он хочет, Владислав Антонович Громов, следователь, человек неместный и неприятный, нахрапистый, наглый… и не собирающийся отступать?..

 – Я не мог убить, – очередная попытка объясниться, изложить вещи очевидные, но упорно игнорируемые. – Понимаете, не мог я! Я в стойбище был!

 – Вот, и об этом тоже пиши. Кстати, от стойбища до лагеря не так и далеко, если верхом, то минут сорок. И назад столько же.

 – Я не умею ездить верхом!

 – Неужели? А имеются показания, что умеешь. Из лагеря-то ты не на машине уезжал, а на лошади.

 – Это… это случайность. Я тогда в первый раз в седло сел.

 – Все когда-то в первый раз бывает. А потом во второй, и в третий.

 – Да кто бы мне коня доверил!

 – А это ты сейчас и напишешь кто.

 – Я дороги не знаю! Я бы заблудился!

Владислав Антонович тяжело вздыхает, тянется к нижнему ящику стола, движения его нарочито медленны, и от этого становится даже не страшно – жутко. Почти так же жутко, как в том сне с идущими по следу всадниками.

 – Твое?

На стол лег нож. Рыбка-рукоять с глазами-камушками и длинным лезвием-плавником – бесполезная игрушка, но красивая.

 – Мое, – признался Вадим.

 – Вот и молодец, что не отрицаешь, – похвалил Владислав Антонович, подвигая нож поближе. – Видишь, что на лезвии?

Мелкая россыпь пятен ржавчины. Нет, Вадим сразу догадался, что это не ржавчина, но мысль о том, что именно этим, игрушечным, купленным каприза ради ножом убили Игоря, не укладывалась в голове.