Унесенные землянкой
Шрифт:
Луна хотела было о чем-то предупредить Валентина, но увидев, что дверной проём заметно расширился, лишь покачала головой. Думать о том, что сейчас останется от лестницы или приёмного зала, ей совсем не хотелось.
84
“Который час?” – лениво пытался вспомнить он, лежа на ледяной земле.
На лицо пушистыми хлопьями падал снег, но человека это совсем не смущало. Совсем не чувствуя своего тела, тот не беспокоился ни о холоде, ни о боли.
В голове молодого парня медленным хороводом текли мысли и образы. Он тщетно пытался выделить среди всего этого нагромождения воспоминаний хоть
“Который час?” – безответно спрашивал он у пустоты что сгустилась внутри него.
Из безумного хоровода в своей голове, ему всё же удалось выцепить хоть что-то.
Он наконец смог вспомнить, как он оказался здесь – один, лежащий на холодной земле, покрытой полуметровым слоем снега. Парень изо всех сил вслушивался в окружающий мир, но всё, что он слышал – громкий, нарастающий гул в ушах. Ни ветра, ни голосов, ни стрельбы…
Откуда-то вспыло, что второй взвод разведроты должен был ночью выйти к высоте 361 и окопаться до утра. Но откуда он это знал, парень не мог ответить.
“Который час?” – вновь спросил он.
Когда в грудь ударила пуля, солдат не почувствовал никакой боли.
Упав на землю, он подумал, что просто споткнулся, но все попытки подняться отзывались лишь вялой слабостью во всем теле. Ни закричать, ни пошевелиться он уже не мог. Да и не хотел…
Единственное желание, что донимало его всё это время – заснуть.
Заснуть и больше не мерзнуть в этом трижды проклятом снегу.
Заснуть и больше никогда не выходить на боевые.
Заснуть и не слышать больше этого страшного шума в ушах.
Заснуть и не просыпаться.
Но солдат не поддавался. В нем всё еще теплилась надежда на то, что каким-то чудом он вновь увидит хоть что-то кроме этой чужой и холодной луны, кроме этих враждебных и неприветливых гор, кроме яростных и жестоких фанатиков.
“Который час?” – вновь спросил он, стараясь не обращать внимания на всё усиливающийся гул.
Единственное, чего он всё еще боялся – это плен. За полтора года службы он уже успел насмотреться на истерзанные трупы тех несчастных, кому не повезло оказаться в руках врага живым – освежеванные, с отрезанными гениталиями, с кольцами в носу, как у скота… Пустые глазницы еще долгое время заставляли бойца обливаться холодным потом при одной только мысли о плене.
“Который час?”
Боли не было. Вообще ничего не было. Всё что мог чувствовать боец – это холод. Пронизывающий, пробирающий до самых костей. Он никогда не думал, что зимой в горах может быть так холодно. Оказавшись в Афганистане в начале лета, он наивно полагал, что жара – это самое страшное, что ему придется пережить за время своей срочной службы. Но помимо ощетинившихся оружием душманов горы хранили и другие сюрпризы, старательно припасенные для воинов-интернационалистов.
Шум в ушах достиг критической отметки, застав его сморщиться, словно от боли.
“Вот и всё...” – безразлично подумал солдат, осознавая, что жить ему осталось считанные мгновения.
Сейчас смерть не была для него чем-то враждебным и отталкивающим. Наоборот – она казалась ему ласковой женщиной, что наконец сможет избавить его от этого, чужого холода.
Только одно заставляло его до сих пор бороться.
В
шесть часов утра по Ташкенту по дороге под горой должна была пройти колонна с припасами для дальних застав. Второй взвод должен был обеспечить прикрытие и огневую поддержку в случае нападения.Безумная в своей природе мысль всё еще крутилась в голове у бойца.
Он должен дожить.
Он просто обязан выполнить приказ.
Второй взвод, ровно в шесть ноль-ноль, должен находится на этой высоте.
Даже в виде одного-единственного раненого солдата.
“Сколько времени?”
Гул в ушах сменился ужасающим ревом, будто бы что-то огромное и жуткое ревело прямо на ухо парню, заставляя его конвульсивно дергаться.
Собрав остатки своих сил, ему удалось повернуть голову в сторону источника шума.
Открыв глаза, он увидел самую прекрасную картину за всю свою короткую жизнь. Нежно- розовые лучи, пронизывающие низкие облака, будто бы изгоняли тьму с этих неприветливых гор. Рассвет отражался теплым и таким знакомым, родным светом от снега, что покрывал вершины далеких гор.
Но не поднимающееся солнце заставило улыбнуться раненого солдата.
В розовых лучах солнца плыла грозная, железная птица, ощетинившаяся ракетами и оружейными стволами. Рев винтов уже не напоминал жуткое чудовище, теперь он больше походил на пение прекрасных дев, зовущих бойца в далекие, залитые теплым светом и покрытые мягкой травой луга и долины.
“Валькирия...” – с восхищением подумал солдат, глядя на небесную карету, что была для солдат спасением, а для врага – смертоносным градом огня и железа.
Парня уже не волновало наличие часов или возможность пленения.
Он с улыбкой смотрел, как многотонная птица медленно летит к нему.
“Я выжил! Я справился!” – пронеслось в голове у парня...
– Блять… – тяжело буркнул человек, резко вставая на кровати.
С секунду осмотрев уже ставшую знакомой и привычной обстановку комнаты, он без сил рухнул обратно на подушку.
– Каждый раз снится… Да что ж такое!? – с досадой проворчал он и, взглянув на часы, накрылся одеялом.
“Семь часов… Похуй, время еще есть. Этот Рональд-Макдональд подождет, никуда не денется...” – сонливо подумал он зевая.
– Мудила грешная, прости хосподи… – тихо прошептал он, вспоминая своего знакомого жеребца и, чуть поворочавшись, вновь уснул.
Проснулся я, вопреки всем ожиданиям, самостоятельно. Даже странно как-то – вот так вот проснуться, и чтобы никто в тебя не тыкал копытом или ломился в дверь… Как бы не привыкнуть, блин.
Открыв глаза и сонным взглядом осмотрев окружающую обстановку, я убедился ,что всё еще нахожусь в спальне Сивиры, лежа на ковре. Судя по звукам, что доносились откуда-то из недр дома, лейтенант уже давно на ногах.
Мда уж, веселый вчера денек выдался. А ночь – еще веселее, блин…
Ну да ладно, своё я получил, так что грех жаловаться.
Поднимаясь с ковра и лениво отряхиваясь, я с удивлением обнаружил, что не против еще разок. Правда, мне сегодня еще к журналистке идти.
Надеюсь она уже выяснила что так за компания такая и где она находится… А то сам уже нихрена не помню. Позорище, блин.