Универсальный бег

Снял порванный бюстгальтер, — тот кое-как держался на одной лямке, — трусики, в крови все, фекалиях и урине, ещё какой-то гадости.

Алирия зарыдала, прижалась к спасителю, он гладил её по голове, шептал, что всё плохое уже позади. Когда успокоилась немного, аккуратно положил в тёплую воду, вылил пузырёк шампуня, разболтал, чтобы образовалась пена. Начал мягко водить по её телу мочалкой, а она слабо трепыхалась в воде, подставляя ему то один, то другой бок. Райэдар двигал источающей пену ноздреватой губкой сначала по её плечам, рукам, потёр рёбра и провёл по грудям, — в синяках все, от этого гада достались, — перевернул её спиной вверх, поставив на четвереньки. Стал отмывать спину, поясницу, ягодицы, — тоже в липкой гадости, в синих пятнах от грубых пальцев, — двигал мочалкой всё ниже и ниже. Сейчас он не чувствовал даже возбуждения, потому что Алирия была для него в данный момент маленькой, больной, обиженной чужим подлым человеком, очень любимой девочкой. Его доченькой, самой прекрасной на свете. Очнулся он только тогда, когда механически проник очищающей мыльной рукой ей между ног.

Опомнившись, стал расчёсывать гребешком, взятым с полочки под зеркалом её запутанные волосы. Алирия расслабилась, заснула, Райэдар поддерживал на ладони её голову над водой.

Потом он достал девушку из воды, — она даже не проснулась, так намучилась, натерпелась, бедная, — не вытирая, завернул в огромное банное полотенце, как маленького ребёнка, отнёс на диван, чтобы понежилась в мягком тепле, медленно высыхая. Присел рядом, в полутёмной комнате — свет проникал через приоткрытую дверь. Потом и вовсе лёг, обнял любимую, уткнулся носом в ворсистое полотенце, чувствуя под ним её плечо. И заснул.

Проснулся Райэдар рано утром. За окном в тёмно-синем воздухе ветер покачивал верхушки деревьев, бросал в оконные стёкла водяные брызги. Беглец поднялся осторожно, чтобы не потревожить любимую, тихо отправился на кухню. В холодильнике было пусто, — помнил со вчерашнего вечера, даже сценам купания не удалось отбить память, — Райэдар стал копаться в навесных шкафчиках, залез на антресоли. Нашёл пакет макарон, пару банок сардин, четыре пачки печенья, на закрытой полке под потолком — банку варенья, сделанного непонятно из чего, — этикетки не было, — банку сока, определённо сливового или персикового, на дне плавали тёмные шарики.

Макароны бросил в кастрюлю, сразу как вода закипела, сардины выложил на красивое блюдце. Печенье высыпал в плетёную ивовую корзиночку, варенье налил в вазочку, не забыв воткнуть туда же чайную ложечку. В высокий стакан налил тёмно-красного сока. Потом, когда макароны сварились, выложил в тарелку. Подумал, чем Алирия будет их есть — ложкой или вилкой? Положил и то, и другое. Пожалел, что масла нет, и для вкуса выдавил на макароны томатной пасты, всё, что оставалось в сморщенном тюбике.

Посетовал вновь, теперь на то, что у хозяев квартиры нет ни столика на колёсиках, ни красивого подноса. Наконец, нашёл большую разделочную доску, положил на неё кусочек белой материи, расшитой серебристыми цветами, как раз по размеру, — вырезал из скатерти, той, что лежала на обеденном столе в гостиной, вот хозяева удивятся! — расставил всё заготовленное.

Взяв в руки самодельный поднос, осторожно вернулся в спальню, поставил на диван рядом со спящей девушкой.

— Просыпайся, любимая! — проговорил нежно ей на ушко. Она потянулась сладко, потом съёжилась, почувствовав боль во всём теле, в запястьях, спине, животе, ногах. Открыла глаза, захлопала ресницами. — Прости, что бужу тебя без букета твоих любимых бордовых роз. Обещаю, больше такое не повторится! — прошептал ей Райэдар.

Она приподнялась, лёжа на боку потянулась к еде. Полотенце упало с плеч, обнажа правую грудь. Девушка смущённо схватилась за угол, натянула на себя, связала на груди узлом с другим углом. Пока она это делала, обнажилось совсем другое. Алирия смутилась ещё сильнее, хотя что было смущаться, после вчерашнего купания?

Райэдар отвёл глаза, и поднял только когда услышал, что девушка взяла ложку. Алирия ела торопливо, втягивала длинные макароны, поглощала сардины и хрустела печеньем, намазывая его вареньем, запивала всё соком, высоко запрокидывая голову. Лежала ведь на боку, опираясь на левый локоть, и пить из высокого стакана было неудобно.

Беглец взял одно печенье, неторопливо грыз его, скорее машинально, потому что был занят — смотрел на любимую. Она заметила это только тогда, когда съела всё, что было на подносе, и подняла на спасителя глаза.

— Ну что ты так смотришь на меня? — немного сварливо сказала она. — Как будто я экспонат какой!

— Ты и есть экспонат, в музее красоты, самое прекрасное, что я когда-либо видел! — прошептал Райэдар.

— Ну ладно, смотри! — буркнула недовольно она. И легла на спину. А когда Райэдар нагнулся над ней, то обняла и подставила шею для поцелуев.

Полотенце свалилось с неё, они лежали на одной его половине. Райэдар целовал её осторожно, стараясь не покусывать сильно, чтобы не понаставить новых синяков. Обнял ласково за плечи, прижал к себе, и целовал уже в губы, в её большой ротик, такой нежный, такой красивый.

Он вошёл в неё только один раз, и больше не стал. Хоть она и не сказала ничего, он по её лицу понял, что вместе с удовольствием она испытывает и небольшую боль. Надо дать зажить ранам и синякам, нанесённым ублюдком Иртусиглом.

Райэдар спускался по её телу, не оставляя нецелованного места. Покусал ласково за животик, сполз ещё ниже, сосредоточив внимание на главной женской тайне, которой вчера коснулся случайно в ванне. Стал нежно работать губами и языком, иногда употребляя и зубы, — но всегда осторожно, только тогда, когда это могло принести ей ещё большее наслаждение, — иногда поглаживал её кончиками пальцев, или дул, немного вытягивая губы. И сколько продолжалось это — Алирия не могла припомнить. Казалось, эти минуты или часы были одним оргазмом.

Потом, когда Алирия насладилась, Райэдар поднялся с дивана и разыскал на трельяже какую-то мазь, — для лица, — стал втирать в синяки и ссадины любимой, аккуратно, самыми кончиками пальцев. Алирия постанывала, не столько от болезненности процедуры, а от сладкой истомы, которую она вызывала.

Они ещё долго лежали рядом, обнявшись, и девушка рассказывала ему шёпотом, на ухо, в первый и последний раз, изливала душу о том, что вытерпела. А Райэдар только крепче обнимал её, поглаживал по спине. Слушал и негодовал, скрипел зубами на то, что ещё не придумали таких мук, каким надо предать маньяка.

— Я один знал что ты жива, потому что чувствовал сердцем! — шептал потом ей Райэдар. — Я и нашёл-то тебя потому, что меня вело к тебе, любовь вела! Люблю я тебя! Я против всех пошёл, лишь бы найти тебя! Теперь меня считают преступником, чудовищем, хотя я всегда только защищал себя, да вершил справедливость! Я люблю тебя! Ты самая прекрасная на всём белом свете!

— Правда? — вопросила она, с сарказмом. Глядела на него, сомневаясь.

— Да! — пылко ответил он. — Ты любовь моя! Я заберу тебя отсюда, увезу туда, где нас не найдёт никто. Мы будем жить далеко-далеко от всех врагов. Я буду, наконец, носить тебя на руках когда захочу, а чтобы ты была вместе со мной всё время, работать не позволю. Ты предназначена совсем для другого: для того, чтобы тебя ласкали, и целовали. Да и не сможешь ты работать… — закончил он, и прикоснулся губами к её шее.

— Почему это? — с неудовольствием спросила девушка. Отстранила его от себя, смотрела в глаза, требуя объяснений.

— Ну, потому… Например, цветы выращивать ты точно не сможешь, — рассуждал Райэдар, — Они поникнут от зависти, если рядом будет такая красота! — беглец положил руки ей на щёки и стал целовать губки, маленький подбородок, носик, глазки. Прервался ненадолго, чтобы сказать дальше: — Или быть продавщицей в ювелирном салоне. Все ведь будут смотреть не на эти безжизненные украшения, а на живую драгоценность. На тебя.