Уроки украинского. От Майдана до Востока

— Такого, девушка, не бывает, — отвечает он. — Вы когда-нибудь со смертью разговаривали? Вот сейчас вы с ней разговариваете.

— То есть вы смерть?

— Да, я смерть, и у меня серые глаза, я красивый парень. Но я твоя смерть… Вот это там многие люди понимают. Это вам здесь хорошо и уютно сидеть. А там чувства обостряются до животного уровня. Потому что вы стоите рядом с хищником.

— Для того чтобы я почувствовала в вас смерть, вы должны были убивать, — замечаю я.

— Я убивал. Много, мало, но мне хватило, — стучит телеграфом. — Любой военный на гражданском языке — кто? Серийный профессиональный убийца. Давайте говорить правду. Я не верю в принципиальность человека, когда вокруг него мертвецы… Нас просили: «Проведите меня под конвоем. Я вам дам экскаватор. Лишь бы все видели, что вы меня заставили». Все как рассказывал дед о сорок первом. А если вы хотите поговорить о контакте нацгвардии с мирным населением… Вы знаете, что у них изнасилование не наказывается? А у нас за изнасилование расстрел. Выводят и расстреливают.

— Кто?

— Особый отдел, сформированный из местного населения…

В сорок втором атаки Красной армии на Саур-могилу не увенчались успехом: за полгода была расстреляна вся двадцать пятая дивизия. Сейчас мы воспользовались укрепрайоном немцев.

По немецким окопам мы выкапывали наших бойцов и немцев, выбрасывали кости и занимали окопы. Это война. Все очень прагматично. Вот он лежит, погибший семьдесят два года назад, а вот твой товарищ раненый, и ты знаешь, что, если ты кости быстрей не выбросишь и не окопаешься, точно так же положат половину твоего подразделения! К чертовой матери! Мне б прощенья просить не у скелетов, а у наших пацанов, убитых из-за того, что мы не успели закрепиться до конца!..И я тоже был всегда против убийства мирных жителей, даже когда воевал в Чечне, — он вздыхает, и кажется, что слышно, как пропускает воздух пробитая в его легком дырка. — Тот парень из Таганрога — он сам вызвался прикрывать наш отход. Ему было двадцать четыре года…

А давайте я никому не позволю прикрывать! Пусть погибнуть все! Надо сказать большое спасибо тем людям, которые построили мемориал Саур-могилы. Они сохранили многие жизни одним тем, что не пожалели бетона. Мы прятались за барельефы, на которых выбиты имена погибших при штурме этой высоты в Великую Отечественную.

Бетонный навес автобусной остановки. Здесь собрались мужчины в шортах. Рядом с будкой, скрестив руки на груди, стоят еще трое. У одного на шее болтается бинокль. Поодаль припарковано несколько машин. Все смотрят в одном направлении — вперед. Впереди поле, желтое от подсолнухов. За ним низина.

И вот в этой низине сквозь увеличительные стекла бинокля хорошо видны таблички: «Внимание! Государственная территория Украины». За табличками дым. Из него вылетают красные круглые вспышки, похожие на кометы.

— Во хохлы дают, — усмехается один из мужчин. — Стреляют прямо на Сауровку.

Чуть дальше холмы. Один из них — с высоким штырем посередине — Саур-могила. По эту сторону границы летает белая бабочка. Блеет коза.

— Нацгвардейцев, говорят, погнали, — замечает другой. — И они пошли по своим минным полям. Хохлы ж мины кладут, а карты не рисуют.

— А сколько рвов на границе с нами накопали? По три метра насыпи. А так, все под богом ходим. Сколько уже животных на нашей территории поубивало этими снарядами.

Подъезжают еще две машины. Из них вываливаются местные с биноклями. Столб дыма перестает посылать в небо огненные вспышки. Видно только, как дымится орудие, хотя само оно скрыто в низине.

— А что, кина не будет? — разочарованно спрашивает один из подъехавших.

Покосившись на него, атаман садится в машину. Следующую остановку его внедорожник делает на перекрестке. Там за деревянным столом под навесом сидят с десяток молодых мужчин в камуфляже.

— Чем мы тут занимаемся? — спрашивает сотник, топорща седые усы. — Обкатка тут у нас летняя. Хлопцы не должны забывать, что такое автомат.

— Тут поблизости от вас стреляют… — начинаю я.

— Где? — Сотник выпучивает на меня голубые глаза и обводит взглядом казаков. — Хлопцы, у нас тут стреляют? — Хлопцы отрицательно качают головами. — То на Украине. То хохлы меж собой разбираются. А зачем мне Украина? Когда к нам придут, тогда и будем разговаривать. У нас достаточно казаков, чтоб под ружье поставить. Хлопцы?

— Любо! Любо! — поддерживают они.

— А вы чего от нас услышать желали? Что они нацгвардия, а мы белая гвардия? Винтовку наперевес и сейчас побежим на ту сторону? Не-ет.

— Боюсь, вы мне не всю правду говорите, — произношу я.

— Ой-й… — Сотник снова топорщит усы. — Боже сохрани. А зачем оно мене нужно?

— Да переживаем мы! — сдавленно говорит один из казаков. — Конечно, переживаем за людей там!

— Хлопцы! — успокаивает его сотник. — Это чужое государство, пусть они сами разберутся. А России не надо за всех страдать и умирать. Вы посмотрите, как наши бабушки по поселкам живут. Не лучше этих беженцев. А тут он беженец: белые носочки, шортики, маечка. А я так скажу, — хмурится он, — жинку до границы сопроводил, родненький? Поцеловал на переходе и — туда, за своим счастьем, — машет в сторону Украины.

— Вы прекрасно знаете, что казаки уходят добровольцами, — говорю я. — Это факт, и не надо его отрицать.

— Тю-ю. Кто вам такое говорит?

— Я это знаю. И вы знаете.

— Тогда давайте я скажу, как вижу эту тему. У нас много родственников на той стороне, по приграничью. И ему, когда он смотрит эти передачи, эти куски мяса, что показывают… У него там тоже что-то щемит. И он идет брату своему помочь. Это кровное. Хлопцы, я что-то не так говорю?

— Любо! Любо! — отзывается стол.

— А зашел я в лагерь, и первое, что увидел, — три беженца стоят. Гогочут как кони. А на них пахать нужно. Ну чего вы оттуда убежали? Бейтесь там за свое будущее. Или вы ждете, когда Путин войска введет и на нас навалятся Европа с Америкой? Тоже не алле. Хлопцы?

— Любо!

— Значит, вы собираетесь идти на конфликт с беженцами мужчинами?

— Трение уже пошло! — выкрикивает кто-то из казаков.

— Хлопцы… — предупреждает сотник. — Трений не будет. Не допустим. Но почему наши должны гибнуть?

— Может, потому, что они сами вызвались?

— Родственникам помочь. Казак туда идет отомстить за своих или защитить их! Всего лишь. А Западной Украине я бы передал непечатное: «Сидели б вы в своих елках и не совались бы никуда! Хотите отделиться — живите в Европе! Кому эта шушера нужна?»

— Любо! Любо!

— А зашли в тупик — выпрямляйте свое положение. Мы гостей всегда примем. А то как получается? Люди бегут сюда, а их с той стороны расстреливают, как куропаток. Наши хлопцы бегут туда, — кивает на своих, — их собой прикрывают. И тащат на нашу сторону. И вы прекрасно знаете, что вчера мы и украинских погранцов приняли — в наши госпиталя. Я что-то не так говорю, хлопцы?

— Да чем не так? Все так!

— Придется нам западенских солдат спасать — будем и их спасть, — продолжает сотник. — Не вопрос. Потому как если он побежал, бросив оружие, значит, нас о помощи попросил. И вот когда он бежит безоружный, то он такой же, как и я.

— Любо!

— Мы его примем и помощь всякую окажем. Но кто придет сюда с автоматом, тот тут и поляжет. — Он снова обводит хмурым взглядом своих хлопцев.

Внедорожник едет по полю с подсолнухами. Желтые головки цветов тяжело бьются о машину. Выходим. Перед табличкой, предупреждающей, что дальше территория Украины, выкопан глубокий ров.