Ушли клоуны, пришли слезы…

— Не надо, — сказал Сондерсен. — И вы, значит, рассчитывали, что поможете доктору Барски и его коллегам, если назовёте предателя?

— Именно так, мсье, и в то же время я спасал собственную шкуру. Потому что с тех пор, как Смертельнобледный пронюхал, где я живу, моя жизнь гроша ломаного не стоит. Если доктор Барски разоблачит предателя, который передает все русским, я мог бы рассчитывать на помощь и защиту американцев. Они выдали бы мне новые документы. И я начал бы новую жизнь. Жил бы где-нибудь потихоньку — вот на что я, дурачина, рассчитывал. А сейчас сижу по уши в дерьме. Так вот… Из Франции я выехать боялся. Поэтому сказал доктору Барски, чтобы он, доктор Рено из «Еврогена» и доктор Каплан из Гамбурга приехали ко мне. И тогда эта история лопнет так, что пыль столбом пойдет.

— Точно так дело и обстоит, — сказал Каплан. — Пусть все лопнет с оглушительным треском. Я ведь с этого и начал. Другой возможности, чтобы дело хоть немножко сдвинулось с места, я просто не вижу.

— Ладно, выкладывайте! — вмешался Сондерсен, обратившись к Гарибальди. — Кто предатель?

Гарибальди указал на элегантного маленького японца:

— Доктор Киоси Сасаки.

31

Снаружи вдруг посветлело. Дым больше не застилал солнце. Оно вовсю сияло на голубом небе.

— Ветер задул в другую сторону, — сказал приземистый Жак Коллен, выключая верхний свет. — Предатель — вы, доктор Сасаки?

— Да, — совершенно спокойно ответил хрупкий японец.

— Что вы продавали? Результаты ваших собственных исследований или опытов в гамбургском институте?

— Результаты моих собственных исследований на все сто процентов принадлежат мне. Я записывал их на дискетах и продавал в течение нескольких последних лет. Вместе с кодом, разумеется.

— А что насчет Гамбурга? — спросил Коллен столь же невозмутимо.

— Я мог передавать на сторону лишь то, о чем мне сообщал мой брат Такахито. Семейные узы в Японии — святыня. Их ничто не в силах разорвать. И мы полностью доверяли друг другу.

— Какая красота, — прокомментировал Коллен. — Восточное благородство. Нам оно ни в коей мере не свойственно. Итак, ваш брат Такахито рассказывал вам, над чем в Гамбурге работают, на какой стадии опыты находятся и тому подобное?

— Да, и тому подобное, мсье комиссар.

— Но не в деталях? Он вам, например, ничего не говорил о несчастных случаях, возникших в результате рекомбинации ДНК?

— Ни слова.

Этот маленький элегантный японец обладает достоинством и выдержкой, которые покажутся неестественными любому человеку, не знакомому с азиатами, подумала Норма.

— Ни о чем подобном он не упоминал. Было лишено всякого смысла говорить с ним на эту тему. На такие вопросы он никогда не давал детальных ответов. Мой брат старше меня на два года. Он выдающийся ученый и человек выше всяких похвал. Так что о ходе работ, о их подробностях выспрашивать его было бессмысленно.

— Однако вы знаете, над чем работали в Гамбурге? — сказал Сондерсен.

— Еще бы, мсье.

— И Таку все известно, — сказал молодой израильтянин. — После убийства Гельхорна он понял, что вирусом заинтересовались обе сверхдержавы. И хотят завладеть им — любой ценой, не стесняясь в средствах. Мы разговаривали с Таком, господин Сондерсен, доктор Барски и я.

— Когда? — спросила Норма.

Нет, подумала она, во имя всего святого, нет! Если это только правда… Да, да, подумала она. Пусть это окажется правдой!

— Тотчас после того, как Ян узнал от мсье Гарибальди, что вот этот господин — предатель. Да, мы долго говорили с Таком — в инфекционном отделении, где он сейчас находится. Так сказал, что всегда посвящал брата в ход своей работы. И о том, что собирается проверить действие вакцины на себе. Не мог же он скрыть это от любимого брата! Но никаких подробностей не раскрывал. О чем вы только что слышали. Так не способен разглашать чужие тайны. Мы его знаем. У него одно-единственное желание — помочь страждущим людям. Поэтому он и выбрал профессию биохимика. Сначала он хотел найти средство от лейкемии и других болезней, вызываемых радиоактивным облучением. Это желание возникло в нем и жгло его сердце с тех пор, как он узнал, что после атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки погибло двести шестьдесят тысяч человек, а сто шестьдесят пять тысяч облучились. До сих пор японские госпитали переполнены детьми, родившимися в тех местах. Эта мысль стала для Така подлинной мукой — хотя сам он родился в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, десять лет спустя после того, как сбросили первые бомбы. Он хотел помочь людям, помочь! Не допустить новой катастрофы. А ведь она возможна после того, как мы, к несчастью, вышли на этот изменяющий человеческий характер вирус. Как и все из нашей команды. Так сделает все возможное, чтобы никакая сверхдержава никогда не завладела секретом вируса и вакцины. В отличие от своего младшего брата…

Киоси Сасаки вскочил с места. Впервые с тех пор как Норма познакомилась с ним, а вполне возможно, впервые в жизни вообще, он поднял голос, он сорвался на крик, с ним случилась истерика:

— Да, в отличие от меня, если вам угодно! В отличие от меня мой любимый брат Такахито представления не имеет, во что все может вылиться! Он представления не имеет, на что способны американцы! Хотя должен был бы иметь. Мы с ним оба знаем, что случилось в Хиросиме! Но он американцев за это не ненавидит! Он не ненавидит их за это чудовищное преступление, которое они совершили шестого августа сорок пятого года! Первая атомная бомба была еще «бэби-бомбой»! И эта «бэби-бомба» разрушила целый город. Убила женщин, детей, стариков, молодых людей, людей ни в чем не повинных! И изменила наследственность выживших! Те, кто выжил, живут жизнью мучеников! Мертвым хорошо! А живые мучаются так, как не мучился до них ни один человек! С них облезает кожа! Они слепнут! Сходят с ума! У них выпадают волосы! Женщины рожают уродцев. У людей появляются ужасающие язвы. Пока им не будет, наконец, дарована смерть, они испытывают мучительные боли. «Бэби-бомба»! Вспышка ее была столь ослепительной, что в момент взрыва на стенах домов отпечатались в бетоне и камне тени людей. — Киоси Сасаки не хватало воздуха, схватившись за торшер, он продолжал кричать: — С этого преступления американцами была открыта новая эра в истории человечества — эра неизвестного доселе оружия уничтожения! Американцы позволили себе первыми применить его. Американцы первыми сбросили атомные бомбы! Никто никогда им этого не простит — ни люди, ни боги! Никакие боги! Никогда! Да будь американцы прокляты на веки вечные! — Сасаки даже задохнулся. Он пошатнулся и упал на стоявший рядом диван. Закашлялся.

В просторной гостиной наступила полная тишина. После черного дождя и клубов дыма солнце на небе казалось особенно ласковым.

32

Тишина продлилась несколько минут.

Потом Каплан заговорил снова:

— Итак, наш предатель находится здесь. Мы с коллегой Барски решили, что должны вместе с мсье Гарибальди и Патриком Рено слетать в Ниццу, причем наделав при этом как можно больше шума. И тогда, по крайней мере, французское правительство не сможет больше оказывать столь сильное давление на свои следственные органы, то есть на вас, комиссар Коллен.

— А зачем вы подключили Патрика Рено? Вам показалось, что существует взаимосвязь между «Еврогеном» и доктором Сасаки из Ниццы? — спросил Сондерсен.

— Это моя идея, — сказал Гарибальди. — Когда я здесь работал, доктор Сасаки время от времени исчезал. И я попытался выяснить, куда и с какой целью. Он уезжал в Италию. В Вентимиглии его след всякий раз терялся. Однажды мне все-таки повезло, и я «проводил» его до одного маленького пансиона в Диано-Марино. Это маленький городок на Лигурийском побережье. Там он встретился с человеком по имени Джек Кронин, который работал на «Евроген» и исчез после парижской пресс-конференции. Они при мне, вернее, на моих глазах встречались еще три раза. О чем я и сообщил доктору Барски.

— Откуда доктор Барски знал, кто такой этот Джек Кронин? — спросил Коллен.

— Доктор Рено передал ему копию его личного дела.

— Да, в Брайзахском монастыре, — подтвердил Рено.

— А мне вы её дали вместе с фотографией этого смертельно бледного человека, — сказала Норма, — чтобы я вручила то и другое господину Сондерсену.

— Все верно, — кивнул Рено.

— Почему же доктор Барски все остальные шаги предпринял втайне от нас? — спросила Норма.

— Чтобы не подвергать вас еще большей опасности, — сказал Каплан. — Он считал, что господин Сондерсен не откроет вам всей правды о людях, фотографии которых вы ему передали. Сам не захочет или ему запретят.