Ушли клоуны, пришли слезы…

— Да, да, да. Что с Томом?

— Они хотят, чтобы я немедленно вернулся. Они беспокоились… а вдруг я полечу куда-нибудь еще?

— Доктор! — прикрикнула на него Норма. — Что с Томом?

— Вчера вечером состояние было вполне удовлетворительным. А ночью… Том умирает… — сказал Барски.

Грудной ребенок опять заплакал.

9

Серебристо-серый «вольво» Барски мчался вдоль большого городского парка, мимо летнего бассейна, мимо озера и планетария и остановился вплотную перед шлагбаумом у главного входа в больницу имени Вирхова. В Гамбурге половина второго пополудни и по-прежнему очень жарко. Жара в Ницце переносится легче, она не такая, как здесь. Там все не так, как здесь, подумала Норма, сидевшая рядом с Барски. За ними притормозил «мерседес» с двумя пассажирами. Люди Сондерсена постоянно сменяли друг друга.

Поляк нетерпеливо посигналил. По дороге из аэропорта в больницу Норму не оставляла тревога: как бы он на такой скорости не наделал бед. Из будки за шлагбаумом вышел толстяк вахтер, которого Норма помнила со дня своего первого визита к Барски.

— Ну что вы мешкаете, господин Лутц? — крикнул Барски. — Не узнали меня?

— Как не узнать… — вахтер был весь в поту, как и несколько дней назад.

— Почему же вы не подняли сразу шлагбаум?

— Дама… — пробормотал Лутц. — Дама, которая с вами, господин доктор…

— И что?..

— Ей запрещено появляться на нашей территории.

— Как?

— Вы сами отдали распоряжение, — сказала Норма. — Припоминаете? Когда вы вышвырнули меня отсюда.

— Распоряжение отменяется! Дама получит пропуск. Ей будет разрешено находиться на территории круглосуточно!

— Было бы неплохо, если бы нам давали такие распоряжения в письменном виде, — не без раздражения проговорил Лутц и поднял шлагбаум.

Барски выжал педаль газа. Машина так и полетела в сторону трех высотных башен. Свернув за последнюю из них, он снизил скорость и притормозил перед двухэтажным зданием, огороженным высоким густым кустарником. Резко открыл дверцу и буквально выпрыгнул из машины. Норма тоже вышла. Барски уже стоял перед контрольным телемонитором, установленном на тумбе. Из динамика послышался мужской голос.

— Добрый день, господин доктор.

— Привет.

— А дама?

— Со мной.

— О’кэй.

С тихим жужжаньем отворилась калитка. Норма поспешила вслед за Барски к высокой металлической двери в инфекционное отделение. Три дня назад на этом самом месте я была готова дать ему пощечину, подумала Норма. Сколько же всего произошло за каких-то три дня! Тяжелая дверь открылась, издав странный чмокающий звук. Барски распахнул ее пошире, придержал и пропустил Норму вперед. Таким я его еще не видела, подумала Норма. Он совершенно не владеет собой. Быстро пошла рядом с ним по длинному коридору без окон. Остановились перед очередной металлической дверью. Здесь горел неоновый свет. Барски достал из кармана брюк связку ключей и открыл дверь. В небольшой комнате, служившей, очевидно, «предбанником», стоял мужчина с пачкой журналов в руках. Среднего роста, коренастый, с залысинами.

— Наконец-то! — воскликнул он.

— Раньше никак не мог, — объяснил Барски. — Задержались в Дюссельдорфе часа на два, пришлось пересаживаться в другой самолет. И в Фульсбюттеле вечная история, черт знает сколько ждали выдачи багажа. Что с Томом?

— Том умер, — проговорил лысоватый крепыш. — Через полчаса после того, как мы тебе позвонили. В семь сорок семь утра.

Барски вдруг оставили силы, и он медленно опустился на стул.

— Бедный парень, — прошептал он, уставившись в стену.

— Моя фамилия Хольстен, — проговорил крепыш, успевший надеть белый халат.

— Доктор Харальд Хольстен — фрау Десмонд, — представил их друг другу Барски.

Хольстен учтиво поклонился. Нерв, подумала она, опять у него дергается нерв! Когда она впервые увидела по телевизору Хольстена во время похорон семейства Гельхорна, у него постоянно подергивалось нижнее веко. Что это — дурная привычка или нервное расстройство?

Хольстен сказал Барски:

— Тебе известно, как себя Том в последнее время чувствовал. С каждым днем все паршивее… При других обстоятельствах он с воспалением легких справился бы без труда. А так…

— При фрау Десмонд можешь говорить открытым текстом. — Барски посмотрел на Норму и сказал: — Я, по-моему, рассказывал вам и господину Вестену, что Том всегда работал как одержимый, а с момента вынужденного заточения — особенно. Это было что-то вроде «делириума трудолюбия». В работу он вкладывал все свои силы до последней капли. И воспаление легких явилось для него непосильной ношей — энергия была исчерпана. — Голос его задрожал, опять появился польский акцент. — Понимаю, смерть стала для Тома избавлением. Он знал, что ему никогда не выйти из этого здания, никогда. Но все равно… если человека знаешь долгие годы, если дружишь с ним… с ним и его женой… — Барски почувствовал, что самое время встряхнуться. Вздохнув, повернулся к Хольстену. — Как ты распорядился, Харальд?

— Первым делом позвонил его родителям. Они отдыхают в Марбелле. О том, как обстоят дела у Тома, не догадывались. Тем более, что он умирает. Мы не решались сообщить им об этом. Зачем, думали мы, им и без того тяжело. Они, конечно, убиты горем… Когда прилетают? Сегодня вечером, в девятнадцать тридцать, самолетом Суиссэр. Мы их встретим. О смерти Тома… то есть о ее обстоятельствах… они никому не расскажут. Это люди старой закалки. Рассудительные. Умудренные жизнью… Я объяснил им по телефону, что обязательно потребуется вскрытие. Они ни слова не возразили. Тогда я соединил их с дирекцией, чтобы те, со своей стороны, попытались получить согласие родителей на кремацию. Справку о смерти выдал Якобсен, наш главный терапевт. Бумажки, да, но тоже нужно, сами понимаете… Мало ли для чего они потребуются… Мне помогал Эли Каплан. Когда вопрос с документами был улажен, тело Тома перевезли в патологический институт. Там оно сейчас и находится.

— Вскрытие будет, конечно, тщательным? — сказал Барски. — Особенно вскрытие черепа.

— Разумеется. Мы обнаружили в выделениях Тома и его жены вирус. Тот самый вирус, который так изменил их, от которого они заболели. И нам, конечно, необходимо убедиться, изменились ли клетки головного мозга Тома. А если да, то какие и в какой степени. Патологоанатомы дадут нам пробы волокон мозга… Извините за некоторый профессиональный цинизм…

Норма понимающе развела руками. Какая удивительная тишина стояла в ресторане аэропорта, подумала она. Удивительная. Чудотворная тишина, и море удивительное. Всего несколько часов назад… Другое время, другая страна…

— Как себя чувствует Петра? — услышала она голос Барски.

— Ах, Петра, — вздохнул Хольстен. — Пошли, сам увидишь, — его нижнее веко снова задергалось.

10

— О-о, привет, Ян! — обрадовалась Петра. — Рада тебя видеть. Я как раз доказываю Дорис, что я была права на все сто.

— О чем ты, Петра?

— Что в этом году фурор произведут костюмы! И мини, и по колено, и миди — какие угодно. В клетку или однотонные, облегающие или свободные, приталенные или болеро — все равно это будет высший шик! Вот, взгляни-ка! — Она протянула ему модный журнал. — Шерстяной костюм в шотландском стиле, зеленый пиджак и черная юбка — от Ива Сен-Лорана. А вот другой…

Худо, подумала Норма. Она вместе с Барски и Хольстеном прошла сюда через шлюз, очень похожий на уже знакомый ей, и, как и все, за исключением Петры, была в зеленом защитном костюме. Сейчас они находились посреди широкого коридора в инфекционном отделении. Петра, маленькая хрупкая блондинка, живая как ртуть, переговаривалась с ними через высокое, до потолка, стекло. Сквозное переговорное устройство позволяло общение безо всяких затруднений. Когда они вошли, у стеклянной разделительной стенки стояла молодая, очень красивая женщина. Она плакала.