Ушли клоуны, пришли слезы…

Ханни Хольстен, женщина лет тридцати с небольшим, сидела на своей постели в отдельной палате психиатрического отделения. Красивая женщина. Брюнетка с карими глазами, чувственным ртом и фигурой, которая заставляла мужчин оглядываться. Ханни любила пошутить и посмеяться, у нее была светлая гладкая кожа, и вообще она выглядела намного моложе, чем была на самом деле. Но сейчас, в халате, шлепанцах на босу ногу, непричесанная, она походила скорее на семидесятилетнюю старуху. Волосы всклокочены, глаза потухли, под ними большие черные круги, кожа пожелтела, а щеки ввалились.

— Кто меня к нему пустит? — сказала Ханни.

— Не беспокойся! Спустимся на лифте в подвал, пройдем по коридору и поднимемся на другом лифте. Ты ведь хотела увидеть Харальда?

— Ну да, а как же? Тем более, ты говоришь, что он себя плохо чувствует. Я буду молиться день и ночь, чтобы он выздоровел… Я обязательно должна его видеть.

— Вот именно. А потом я провожу тебя обратно.

— Я так плохо выгляжу…

— Глупости! Какие пустяки. Мало у нас других забот, что ли? Или хочешь сначала пойти к парикмахеру?

Он думал: врач, с которым я переговорил, прежде чем зайти к Ханни, сказал, что на нее чрезвычайно сильно подействовал транквилизатор. Но это даже неплохо в данной ситуации, потому что она воспринимает действительность как бы через дымчатую пелену. Увидев мужа, в таком состоянии она не все поймет. И сейчас самое подходящее время сказать ей правду. Если Харальд умрет, это не будет для нее полной неожиданностью.

— Ладно, Ханни, вставай, пошли! — сказал Барски.

— Ты настоящий друг, Ян!

— Не мели ерунды!

— Выйди на секундочку, пожалуйста, — сказала Ханни, — правда на секундочку. Хочу хотя бы немного привести себя в порядок.

Он вышел в коридор. Ханни появилась несколько минут спустя. На голове у нее было что-то вроде тюрбана, губы она чуть-чуть подкрасила. Но руки ей подчинялись не вполне, и она размазала помаду.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал Барски. — Погоди!

Он взял носовой платок и стер помаду с губ.

— А сейчас — хоть на съемку. Какие у тебя тонкие духи!

— Мне их Харальд подарил, называются «Вомэн пур», их Джил Сандер составила, — ее губы задрожали. — Ты ведь знаешь, он такой внимательный, он всегда делал мне подарки. Цветы, духи или новые книги. А эти он мне привез в пятницу. Накануне… — И она заплакала.

— Не надо, — сказал Барски. — Не надо плакать, Ханни! Прошу тебя, успокойся.

И он принялся вытирать ей слезы. Они с Харальдом были великолепной парой, наблюдать за ними было одно удовольствие. Да, Норма права, подумал Барски, стоит двум людям полюбить друг друга, можно сразу заключить пари, что один из них заболеет, погибнет или умрет.

— Вот и все в порядке, — сказал он. — Возьми себя в руки. Ты ведь у нас храбрая. И Харальд всегда хотел видеть тебя только такой. Пошли потихоньку. Не спеши. Перед нами вечность…

В лабиринте цокольного этажа довольно прохладно. Они шли по коридору мимо входов в отдельные клинические отделения, специальные лаборатории и кабинеты администрации. Навстречу им — санитары, осторожно двигавшие каталки с тяжелобольными. Торопливо пробегали врачи, мужчины и женщины, медсестры. В неоновом свете все они казались больными. А действительно больные выглядели как умирающие.

Ханни очень устала. Время от времени она останавливалась и отдыхала. Она не жаловалась. Лишь однажды с тяжелым вздохом проговорила:

— Почему Харальд? Почему именно Харальд?

Почему именно Бравка, подумалось Барски. Не надо, сказал он сам себе, перестань! Немедленно прекрати думать об этом.

— Не знаю, Ханни, — сказал он. — И никто не знает.

Не утешай! И не говори ей, будто дела у него не так уж плохи. Толковый он врач, этот, из психиатрии. «Она под сильным действием транквилизатора. Увидев мужа, в таком состоянии она не все поймет… Но его смерть не будет для нее полной неожиданностью…» Толковый он врач, ничего не скажешь. Будь оно все проклято, подумал Барски.

Когда он вместе с молодой женщиной свернул в коридор, ведущий в хирургическое отделение, она тяжело повисла на его руке. Вот они перед закрытой белой дверью. Барски позвонил. На вешалке слева от них висела дюжина белых халатов. В пластиковой ванне примерно на сантиметр в дезинфицирующей жидкости стояли столько же пар белых пластиковых туфель. Табличка на двери предупреждала о необходимости надеть халат и эти большие белые туфли. «Вход только с разрешения лечащего врача. Детям вход запрещен».

— Подожди-ка, Ханни!

Барски снял с крючка халат и помог ей облачиться в него. Он застегивался на спине на два крючка. Помог надеть белые туфли, а потом сам надел такие же и набросил на плечи халат. Дверь открыла молодая медсестра с раскосыми глазами и загорелым лицом.

— Добрый день, сестра. Это фрау Хольстен. А я доктор Барски. Я звонил и предупредил, что мы придем. Мы договорились с профессором Харнаком.

— Да, он предупреждал. — Девушка, скорее всего уроженка одной из азиатских стран, говорила по-немецки с трудом.

Они вошли в просторную приемную. Здесь было несколько столов и с десяток стульев. Двое мужчин в белых халатах кивнули им. Барски знал их. Это были люди Сондерсена. Пожилая полноватая сестра подняла голову:

— Да, слушаю вас?

— Все в порядке, сестра Агата, — сказал один из них. — Это доктор Барски и фрау Хольстен.

Из приемной небольшой коридорчик вел к палатам. Несколько сбоку, подальше, они увидели что-то вроде стеклянного куба, напомнившего им диспетчерскую аэропорта. Здесь перед мониторами сидели три медсестры, которые внимательно наблюдали за желтоватыми и красными зигзагами и синусоидами, за цифрами и вспыхивающими точками, которые показывали состояние жизненно важных органов пациентов. А те лежали за дверями, каждый был подключен к сверкающей металлом аппаратуре проводами или шлангами, фиксированными на груди пациентов, на руках или во рту.

На Ханни, которой никогда раньше не приходилось попадать в реанимационное отделение, увиденное произвело страшное впечатление. Она без сил опустилась на стул.

— Какой ужас!

— Здесь за Харальдом ведется круглосуточное наблюдение. Чуть что, сразу вызывают врача. Посиди, отдохни.

— Боже милосердный, — едва слышно прошептала Ханни. — Боже милостивый.

Сестры бесшумно сновали туда-сюда, исчезали за дверью и снова появлялись. А трое в стеклянном кубе, не отрываясь, следили за показаниями мониторов.