Усилитель жизни
Шрифт:
И вот в один из таких приездов, в тридцать каком-то году, его и загребли. Просто закрыли выездную визу, и все. Какое-то время он повисел между небом и землей, не зная, что с ним будет завтра. Каких людей и по каким невероятным обвинениям тогда арестовывали и расстреливали, вы знаете. Так что он, думаю, был готов ко всему… Но в итоге, вместо того, чтобы посадить, его неожиданно назначили директором нового, еще строящегося Института Физических проблем в Москве. Дали, одним словом, самые лучшие возможности для работы. Может, просто повезло. А может, Сталин, хоть и любил говорить, что «нэзаменимых у нас нэт», все-таки кое-что понимал в мозгах… И действительно, свои лучшие работы Капица сделал в Союзе. За что и Нобелевку получил. И от правительства массу премий – это уже за изобретения. Он ведь, что редко бывает, и ученым, и инженером был выдающимся. Кроме того, он основал, вместе с Ландау, Московский физико-технический
– Эх, – невесело сказал кто-то после паузы. – А вот нас с вами впускают-выпускают без проблем. Но на нормальную работу в России вряд ли пригласят…
– Ничего, радуйся, что и не посадят! Того же Ландау ведь в свое время арестовали по доносу, и Капица его еле-еле вытащил из тюрьмы. Через год, еле живого. А многих никто не вытащил. Например, великого биолога Вавилова…
– Да… а мы кому нужны…
– Друг другу нужны, вот кому! Самим себе. Черт возьми, у нас тут не самый худший срез общества. Уверяю вас. Ладно, давайте еще по стопочке…
На обратной дороге, три километра по пустынным ночным улицам до общежития, по отечественным меркам более похожего на комфортабельную гостиницу, они пели во все горло русские песни, в том числе гимн Советского Союза и «Интернационал». Ничего, полиция не приехала. Вероятно, эти дома и мостовые на своем веку повидали и не такое.
Впоследствии они проводили время и более полезным для здоровья образом: ездили несколько раз на экскурсии в другие города, пару раз сходили в небольшие походики по английской дикой природе (насколько она может быть дикой в стране, истоптанной вдоль и поперек еще во времена Римской империи). Инициатором почти всегда была та самая Оля. Она их всех объединяла, просто по-дружески, примерно так же, как Ира незаметно, но надежно связывала в Москве их туристскую компанию. Хвала таким женщинам-друзьям. Они обычно не блистают красотой – иначе получилась бы не дружба, а бесконечное соревнование поклонников – но при этом помнят о других куда лучше и заботятся куда больше, чем мужчины. И на них очень многое держится.
Прошла осень, больше похожая на позднее российское лето, и наступила зима, больше похожая на наш октябрь. В начале декабря Антон, слегка одуревший от закачивания в себя знаний, вдруг обнаружил, что близятся рождественские каникулы, то есть возможность съездить домой. С деньгами все обстояло нормально. Как выяснилось, элементарными мерами вроде готовки еды самому себе, можно было за пару-тройку месяцев сэкономить столько, чтобы хватило на авиабилет в Россию и еще осталось. Как просто, для неприхотливого русского человека, тут решаются бытовые проблемы.
Вернувшись вечером в свою комнату с билетом в кармане, Антон с сомнением уставился на телефон. Они с Юлей что-то давно не писали и не звонили друг другу. И разговоры не выходили за рамки радостного, дружеского, но все же трепа. О главном не говорили. Раньше это было бы нормальным для их ненормальных отношений, но сейчас Антон просто не знал, как это квалифицировать. Помнит ли она еще о нем так, как он помнит о ней? Или все вернулось к прежнему никакому состоянию?
Он мучился сомнениями довольно долго. Принимался читать книжку, потом бросал и бессмысленно смотрел в окно. Поднимал трубку и опускал обратно. Наконец, опять вспомнив детский прием с часами, Антон помедлил и скосил глаза на запястье. Часы уверенно показывали 21:02. В Москве поздновато – двенадцать ночи – ну да ладно, Юля вечно ложилась черт знает когда.
Он набрал длинную комбинацию цифр, завершавшуюся ее номером. Телефон подозрительно задумался, но затем очнулся – пошли длинные гудки. На четвертом она взяла трубку.
– Привет, – сказал Антон. – Это я.
– Приве-ет! – ее голос звучал обрадованно. Хотя… да черт бы побрал все эти «хотя»! Не хочу ничего анализировать, хочу просто поверить!
– Ну, ты как? – спросила она.
– Нормально, – ответил Антон. – Вот, в Москву собираюсь.
– Ой, как здорово! Когда?
– Через три недели. Двадцать седьмого, как раз после местного Рождества.
– Приезжай, приезжай конечно! Я буду рада!..
Возникла странная пауза.
– А… ты меня встретить не хочешь? – наконец решился Антон. Последовала еще одна секундная пауза.
– Хорошо, – сказала она. –
Встречу. Ты только номер рейса скажи.***
Когда уже у самой Москвы самолет стал снижаться, оставляя облачную дымку вверху, а внизу возникли знакомые, озаренные невысоким зимним солнцем и до боли родные заснеженные поля, перелески, дороги, домишки-скворечники и домины "новых русских", замерзшие озера, лыжные следы и много еще всякой всячины, Антон вдруг ощутил возникающее неизвестно почему внутри какое-то… ликование?.. да, это слово тут бы подошло. Он никогда не страдал от переизбытка положительных эмоций, а тут ни с того ни с сего даже слезы навернулись. Антон поспешно отвернулся к окну, досадуя за эту бестолковую сентиментальность. Ну ее к черту, ведь все же понятно… и вообще это наверное от бесплатной выпивки да избытка кислорода в самолетном воздухе… Но радость, иррациональное и непобедимое ощущение того, что вот эти вот леса и поля, домишки и дороги – мои и будут моими, и зачем-то они мне нужны – не пропадала. Именно они мне нужны. И как будто бы я им тоже нужен, и они рады тому, что я вернулся. Хм, а пройдет месяц – будешь ли ты так же рыдать от вида этих перелесков и скворечников? Нет, конечно. Там ведь, на земле, известное дело, довольно грязно и замусорено. «Лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик». Но все-таки, как это ни банально, здесь я дома. Я ощущаю вот это все как "мое", и я в согласии с самим собой. А там, как ни старайся – нет.
В голове, то убыстряясь, то замедляясь, радостно стучал какой-то песенный ритм, какой-то гимн. "Москва златоглавая, звон колоколов"… а дальше слов-то и не знаю. Но это ничего, все равно неплохо было бы сейчас взять и спеть что-нибудь эдакое в полный голос. Когда он так же снижался над Лондоном, все было не так. Внизу были аккуратные домики, отличные дороги со множеством бегущих по ним автомобилей, ухоженные поля… все красиво и удобно, жизнь там человеческая… но петь душе почему-то не хотелось.
Выход из самолета открыли быстро. На паспортном контроле он, не в силах сдерживаться, во весь рот улыбался тетеньке в зеленой форме, так что она даже не выдержала и улыбнулась в ответ. Когда он миновал пограничников, его чемодан уже крутился на карусели. "Зеленый коридор" таможни, где на него даже никто не посмотрел, толпа встречающих… И вот. Она.
Отбиваясь от назойливых шереметьевских «бомбил», предлагавших довезти в город за дикие по понятиям Антона деньги, они дошли до стоянки маршрутных такси. За бетонным забором шумели самолеты. Антон жадно вдыхал родной морозный воздух и оглядывался по сторонам. Хорошо… Правда, грязь под ногами, и рожи кругом наши родные, мрачные – но все равно хорошо. Он дома. Дома. Погрузились, поехали. Маршрутка, потом метро – ему хотелось, чтобы этот путь вдвоем никогда не кончался. Всю дорогу он держал ее за руку, перебирая пальцы. Они о чем-то увлеченно говорили… но не о главном. О главном он и не знал, как начать. А она ничем не показывала, что ей это нужно. Вот тебе и отношения… ну ладно. Все равно хорошо.
Дома соскучившиеся родители, которых Антон еле уговорил не встречать его в аэропорту, бросились на него, словно они не виделись сто лет. На Юлю же, наоборот, они почти не обращали внимания. Это было похоже на демонстрацию. То ли они что-то подозревали насчет их странных отношений, то ли вообще думали, что лучше бы ему было обзавестись подружкой там, за бугром. Помнится, месяц назад мама по телефону пыталась обиняками навести его на эту идею… Искренне желают ему добра – кабы бы он сам знал, что это такое! Только часа через два им с Юлей все-таки удалось оказаться наедине у него в комнате.
За окном уже стемнело; низкое зимнее небо зажглось особенным бледным светом отраженных городских огней. Наша зима, настоящая, с умилением подумал Антон – и тут же в сознание вторглась сегодняшняя картинка с серыми улицами и угрюмыми физиономиями. Как-то угнетающе они на него подействовали после промытого европейского мира. Ладно, разберемся, сейчас есть вещи поважнее…
Он не очень решительно обнял Юлю. Она не отстранилась, но и большого встречного энтузиазма не проявила. Вместо этого она стала рассматривать его лицо, тихонько трогая волосы, лоб, щеки. Впрочем, это тоже было приятно… всегда греет, когда к твоей персоне проявляют внимание. А Юля, когда хотела, умела его проявить. Вот и сейчас она смотрела на него, чуть-чуть отстранившись, но все равно с приятно-близкого расстояния. Ее глаза блестели, и в них было особенное выражение радостного интереса.