Усобица триумвирата

Не прошло и часа, как ввели старого гусляра, которому уже никто не помнил, сколько лет. Но первые свои былины он напевал, аккомпанируя себе на гуслях, ещё при последних годах жизни Владимира Святителя. Благодаря своей памяти, слепой старец являлся хранителем историй и правды о событиях, которым был свидетелем, но не всегда эти сказы нравились князьям, а потому, имевший в своём репертуаре не одну былину о вражде Ярослава и Брячеслава, Баян выбрал другие, о походах Владимира против печенегов, о великих богатырях, сражавшихся с кочевниками, о победах русичей на полях сражений.

Радостное пиршество продолжалось, хмельные напитки лились рекой, настроение было приподнятым и только двое хорошенько набравшихся дружинников подрались из-за нелепого спора о том, где волки крупнее, в полоцких лесах или норманнских, за Варяжским морем. Само собой, затейниками свары был варяг из наёмников и один из тех, кто приехал с Всеславом. Но после того как их разняли, они вновь пили вместе и смеялись. Изяслав держался долго, но возлияния доказали свою действенность, и великий князь, пошатываясь, удалился в светлицы Коснячки, куда незаметно за ним выскользнула и Лада. Не обращая внимания на то, что киевский князь ушёл, остальные продолжали пить, провозглашать тосты и закусывать. Наслушавшись былин, под которые пилось особенно легко и приятно, дружинники приплясывали под мелодию струн. Старик уже не напевал, а молча перебирал пальцами. Святослав, убеждаясь, что всё идёт, как надо – все дружны и удовлетворены, тоже потянулся на выход. Ночь давно наступила, и ему не хотелось заставлять Киликию волноваться. Всеволод ушёл раньше, так что за старшего оставался Вячеслав. Видно было, как двум младшим нравится вся эта атмосфера молодецкой удали и шумной попойки. Тем более, к позднему часу пожилые и зрелые расходились, и оставалась лишь самая бодрая и неугомонная молодёжь, не сдерживаемая авторитетным присутствием, при котором обычно и развернуться-то на всю широту души не представлялось возможным. Подойдя к Вячеславу, спьяну выторговывающему волчью шкуру какого-то полоцкого парня на свой роскошный, расшитый плащ, привезённый купцами из Византии, Святослав похлопал его по плечу:

– Больше не пей! Проследи, чтобы всё закончилось мирно, понял?

– Понял, брат! – немного протрезвел тот и, приосанившись, сразу же поискал глазами Игоря, удостоверившись, что остаётся не один.

Отметив, что Всеслав любезничает с Нейолой, по-прежнему не напившийся и спокойный, Святослав выдохнул и отправился на Ярославов двор.

Ода не могла сомкнуть глаз. С тех пор, как в Киев приехал Святослав с Киликией, каждая ночь превращалась в пытку. Но вместе с тем было и странное, дурное наслаждение от того, что этот мужчина поблизости, где-то под этой же крышей, пусть с другой и не думает о ней, Оде, не может думать, а всё-таки он ходит по одним с нею лестницам, полам и дорожкам. Она может увидеть его, вблизи или издалека.

Сегодня приехал незваный и внезапный гость, как сказали – полоцкий князь. Ода жила здесь чуть больше года, и ещё толком не понимала всех перипетий дипломатии и политики киевских князей, но что-то долетало до её слуха, что-то она чувствовала и самостоятельно. Почему-то к приезжему относились с настороженностью и подозрительностью. Он был каким-то близким родственником её мужа и его братьев, судачили, что должен разделить с ними правление. Разве так можно? «Ох, ничего я в этом не понимаю!» - думала Ода, лежа в кровати. Вячеслав не шёл, и ей от этого делалось хорошо. Вдруг и вовсе не придёт из-за пира? А придёт ли к Киликии Святослав? И опять начиналась мука. С одной стороны радость от отсутствия мужа, с другой – горечь от того, что нет возможности бросить хоть взгляд перед сном на деверя, и тот в любом случае пойдёт к жене. «Я ужасная женщина и большая грешница» - обвинила себя Ода. Встав с постели, она подошла к иконам, в угол, но даже молитвы не шли на язык, сбивались. Имеет ли она право, зарясь на чужого мужа, обращаться к Богу? Она подкралась к люльке с сыном. Маленький Борис Вячеславович сладко спал. Всё тихо, всё в порядке. Может, пройтись немного по двору? Ночной воздух порой помогает призвать сон.

Одевшись и покрывшись платком поверх повойника, Ода осторожно, чтобы никого не побеспокоить, выбралась на улицу. Ни шороха, разве что со стороны конюшен, где шевелились животные. Безлюдный двор светлел притоптанной землёй и погружался по каёмке, вдоль зданий, в абсолютно чёрную тень. Осматриваясь и медленно, неуверенно шагая, Ода обошла церковь святого Феодора и остановилась. Впереди были Софийские ворота, ещё не запертые, значит, князья не вернулись. Но у них стоял караул. Мимо него не пройти незаметно, а заметят – что ему скажешь? Стыдно замужней женщине топтаться по городу одной, ночью. Но тяга была выше Оды, и она, сама не замечая того, вновь сделала несмелые шаги. Поправляя платок от волнения, она приблизилась к гридю. Тот вытянулся, заметив, что кто-то идёт. Княгиня ждала, что ей что-нибудь скажут или зададут вопрос, но её уже хорошо знали в Киеве, а у ворот горели факелы. Признав в лицо княгиню, охранник пропустил её без слов, и вот, она уже пересекла мост через ров и слышала шум и гам в конце улицы, за Брячиславовым двором, в доме боярина Коснячки. Не успела она подойти туда ещё хотя бы на несколько саженей, как на дороге от упомянутого дома выделилась тень. Силуэт одиноко шёл размеренной и чуть уставшей походкой по направлению к Оде. Испугавшись, что это может быть муж, который наверняка спросит, что носит её среди ночи, девушка отступила к стене поруба. Но по мере приближения тёмного контура, она безошибочно опознавала его. Ни у кого больше не было таких широких и ровных плеч, ни у кого больше не было такой стати, таких весомых и внушительных шагов. Святослав! Поблагодарив Бога за удачу, Ода вжалась в стенку и не дышала, пока деверь проходил мимо. Весь в своих мыслях, собранный и серьёзный, он прошагал по улице, по мосту через ров и скрылся за Софийскими воротами, откуда только вышла сама Ода.

Несколько минут она не помнила себя, забывшись в прекрасном видении. Ей хотелось упасть на землю и тронуть пальцами его следы. Ей хотелось броситься вдогонку и, нагнав его, обнять со спины, испытав хоть раз в жизни, каково это – касаться этого мужчины. И пусть потом будет позор, монастырь – что угодно! Хоть бы раз на её щёку опустилась его ладонь, хоть бы раз её губы познали его губы, а не Вячеслава. Уткнувшаяся в стену поруба, Ода беззвучно заплакала. Плечи её тряслись. Вот она – настоящая тюрьма, в сердце, в браке, а не эти укреплённые камни с крошечными оконцами, замурованными решётками. Уж лучше бы в порубе сидеть да с любимым, а то и воля не сладка, и свобода не нужна. Да и есть ли они у неё? Привезли, выдали замуж, соблюдай всё, что предписано. Где же радость, где счастье? Вот только сын душу и греет. А у кого-то их уже четверо, да ещё и дочь в придачу! Везучая Киликия! Как она угадала, где родиться и кому встретиться в нужный час? Теперь вся жизнь впереди точно сахар. Разве же с таким, как Святослав, будешь ночами плакать и не хотеть, чтобы он возвращался с пира? Ода вспомнила влажные поцелуи Вячеслава и зарыдала сильнее. «Пусть только один сын, довольно и этого, я не хочу вновь его в своей спальне, не хочу делать с ним то, что положено жене, не хочу!».

– Ты плачешь?

Ода вздрогнула и, едва не подпрыгнув от испуга, приложив ладонь к груди, обернулась. В темноте было и не разобрать, кто перед ней, но голос был незнакомым, хоть и приятным.

– Я… нет! Я не плакать, - вытерла она спешно глаза, чем разоблачила себя окончательно.

– Тебя кто-то обидел? – продолжил расспрос неизвестный.

– Нет-нет, кто может обидеть княгиня? – натужно улыбнулась она, стараясь говорить медленнее, чтобы снизить заметность акцента.

– Например, князь?

– Муж имеет право обижать жена. Мне не на что жаловаться.

– Но и нечем хвалиться, как я погляжу? – засмеялся молодой мужчина напротив. – Не всякий князь тебе муж. Как зовут тебя, княгиня?

– Я Ода, а ты?..

– Всеслав. Брячиславович, - уточнил он себя отчеством, и в ночи засияла его лукавая белоснежная улыбка.

– Ты тот, что приехал из Полоцка сегодня? – успокаиваясь, шмыгнула носом Ода и приосанилась, хотя ей казалось, что теперь она умрёт от стыда и ничего уже не заставит её посмотреть в глаза собеседнику, увидевшему её слабость.

– Он самый. Я знаю, что тут прошёл Святослав. – Ода напряглась, даже во мраке предпочтя опустить глаза. – Он очень умный, не так ли? Самый сметливый из всех Ярославичей.

– Я не знаю, я всего лишь женщина и плохо понимать в делах. К тому же, я приехала из Штаде, и два раза… дважды плохо понимать в делах.

– Вдвойне, - подсказал ей Всеслав.

– Ja (1), вдвойне.

– О чём же ты плакала, Ода? – Поняв по её упорному молчанию, что ответа не дождётся, Всеслав продолжал разговаривать, будто сам с собой. – Вячеслав остался пировать, ему там, похоже, очень нравится. До утра он оттуда не выберется, пока не станут расходиться последние. – Его тонкий слух уловил лёгкий вздох облегчения, сопровождаемый расслабленным движением плеч. – Ты бы хотела, чтобы он всегда так задерживался, правда?

– Он мой муж! – возразила Ода, ощущая себя преступницей. Этот человек, что стоит перед ней, не читает ли он её мысли? Служанки вечером болтали чепуху, будто Всеслава зовут Чародеем. А если это так?

– И что же? Ничто не вечно, никто не вечен, Ода. Нужно только знать, чего ты хочешь.

– Я всем довольна, конунг, большего хотеть нельзя.

– Ну, что за мелкая, ненужная ложь? – придвинулся он к ней и, вопреки тому, что ей очень хотелось отступить и уйти прочь, она почему-то продолжала стоять, пока он ласковым, отеческим, но всё-таки непозволительным жестом погладил её по щеке. Так, как ей хотелось, чтобы сделал Святослав. Всеслав прошептал: - Ты не хочешь быть женой Вячеслава. Ты хочешь другого!

– Нет! – отпрянула испуганная Ода. Но полоцкий князь настойчиво сказал:

– Любые желания исполняются. Желанное может прийти в руки, а ненавистное исчезнуть. Нужно лишь иметь терпение. Вскоре ты в этом убедишься, - кивнул ей Всеслав и, ничего больше не говоря, развернулся к Брячиславову двору, который открыли впервые за долгое время, привели в порядок и подготовили для того, чтобы там расположились гости. Ода и моргнуть не успела, как он растворился в темноте ночи. По спине у неё до сих пор бегали мурашки, вызванные разговором и прикосновением к щеке.