Усобица триумвирата

– Вот как… А великая княгиня где?

– В церкви, должно быть, служба же идёт.

Святослав кивнул и отправился в храм. К развлечениям брата присоединяться желания не было, да и гадать нечего – наверняка где-то там, с ним, боярин Коснячко, его дочь, и другие люди, смущавшие представление Святослава о том, кто должен окружать кагана, с кем он должен советоваться.

Поднявшись на хоры, он нашёл Гертруду, окружённую своими нарочитыми. Была среди них и тщеславная красавица Красмира, хотя и мечтавшая сама заделаться княгиней, и понимающая, что женатый князь её таковою уже не сделает, а всё же влюбленная глубоко в черниговского Ярославича. Девицы и их матери поклонились появившемуся князю, а повернувшейся к нему Гертруде он поклонился сам.

– Приветствую тебя, сестра.

– Святослав! – она устало улыбнулась. Не потому, что была уставшей, а потому, что лицо её – лицо забытой и нелюбимой жены – носило на себе отпечаток этой скорбно-разочарованной участи. Чем дольше она была супругой Изяслава, тем сильнее делалась набожной, меланхоличной и смиренной, что совсем её не красило, а потому ухудшало отношение к ней кагана. Но, сестра короля Польши, Олисава оставалась фигурой почтенной, важной. – С прибытием.

– Благодарю. Как вы здесь поживаете? – встал он рядом с ней, чтобы говорить тихо и не мешать службе. Перед матерью стояли Святополк и Ярополк, без особого понимания в глазах разглядывающие фрески на стенах и очевидно не слушающие речи священника.

– Слава Господу нашему! Живы.

– Я хотел поговорить с Изяславом, но его не было в тереме, и пришёл поприветствовать тебя. Почему ты не с ним? Мне сказали, что он ушёл любопытствовать какими-то диковинками.

– Бесовство, - перекрестилась Гертруда и, ненужная в постели, забытая в сердце, иногда в смирении своём она прятала попытки возвыситься добродетелью, - лучше бы он со мною здесь был. Вёл бы себя, как подобает христианину!

– Ты жена ему, выговори, повлияй.

Взгляд женщины, отчаявшийся, стал немного оскорблённым. Ей одновременно и хотелось попросить братьев образумить мужа, и не хотелось жаловаться, признавать своё бессилие.

– Кагану никто указывать не должен, - чтобы не злиться и закончить эту тему, Гертруда пробормотала: - Место ли и время для праздного речения? – указала она глазами вниз и, перекрестившись, всем своим видом призвала Святослава замолчать, присоединиться к одухотворённому проникновению в молитву. У него на это не нашлось ни времени, ни желания. Бросив взгляд вниз, он увидел брата Всеволода и осторожно, бесшумно пройдя обратно к лестнице, спустился к тому.

– Володша! – пробравшись к нему мимо прихожан, коснулся плеча.

– Свят! – обернувшись, обрадовался брат, и они обнялись. – Давно ли?

– Только с Днепра поднимаюсь. Хорошо, что ты тут! Какие новости в Киеве?

Лицо Всеволода потемнело, и он, поозиравшись, кивнул на выход:

– Идём, поговорим не здесь.

Братья покинули церковь и, оказавшись на улице, расправили плечи, не сгибаемые ощущением присутствия божьего на своих плечах под сводами святого места.

– Не знаю, с чего начать, с личной ли моей грусти, или заморских новостей… - вздохнул младший.

Святослав сразу подумал, что дело в Анастасии, потому как не увидел её с мужем на службе, а прежде они всегда были неразлучны.

– Настя? – спросил он. Всеволод кивнул:

– Потеряли мы наше нерождённое чадо. Не выносила…

– Мне жаль, - положил на плечо ему ладонь Святослав. – Как она сама?

– Хворает. Осталась в Выдубичах[4], там спокойно.

– А сынишка как? Владимир.

– Слава Богу. С нею там.

– Ну, даст Бог, будут ещё дети.

– Даст Бог, - покивал Всеволод, - наверное, за грехи наши какие-то…

– Володша, какие грехи? – взмахнул рукой Святослав.
– Вы из нас самые непорочные и богомольные! Если уж из-за чего это и произошло, так от излишнего усердия в молитвах.

– Ох, Свят, не говори так, не гневи бога, - перекрестился брат, - разве ж от такого детей теряют?

– Нам неведомо, от чего так происходит[5]. – Они дошли до скамьи под деревом. На ней иногда отдыхали путники, идущие в храм или из него. Поскольку она была пуста, то братья сели. – А что за заморские новости?

– А это даже не знаю, хорошо ли или худо! Мы ведь писали письмо в Царьград к тестю моему, чтоб назначил нам митрополита вместо Илариона. Так вот недавно пришла весть о другом, из-за которой пока не до митрополита!

– Что же стряслось?

– Патриарх Римский предал анафеме патриарха Михаила! Отлучил его от церкви! А тот, в свою очередь, сделал в ответ то же самое. Отлучил от церкви патриарха Римского.

Святослав ничего не понял:

– Как это? Какое право они имеют отлучать друг друга от церкви? Их власть же дарована им Богом!

– Не знаю, Свят! Не знаю, кто там какие права имеет. А патриарх Римский заявляет, что Константинопольский ему должен подчиняться, что Рим имеет первенство…

– Как же он имеет первенство, если римляне распяли Иисуса, а христианами людей сделал Константин в Византии? Разве эти язычники не после переняли христианство?

– Ведать бы это, Свят! Я спрашивал у немцев и франков, они говорят, что Иисуса убили жиды. Настенька, конечно, говорит, что Константинопольский патриарх имеет неоспоримое первенство. Он запретил следовать тем обычаям, которых придерживаются на западе, причастие там совершают пресным хлебом! А ведь он преосуществляется в плоть Христову, как же он может быть пресным?

– А какая разница? – не понял Святослав, в отличие от брата довольно далёкий от религиозных тонкостей.

– Ох, Свят, при священниках такого не скажи! Не ровен час, и тебе анафему объявят!

– Я человек мирской, Володша, я просто задал вопрос. Квасной ли, пресный хлеб – если он преосуществляется чудодейственной божественной силой, есть ли разница божьему разумению, какой хлеб превращать?

– Есть, конечно! Пресным хлебом жиды свои таинства проводят. А они убили Христа.

– По словам немцев и франков?

– Да.

– Которые сами же теперь повторяют эту традицию?
– Всеволод задумался. – Что ж они, тоже жиды, получается?

– Свят, мы с тобой люди тёмные, не церковные. Тут надо богословов спрашивать.

– Обязательно спрошу при случае, - ухмыльнулся Святослав, которого на самом деле это вовсе не заботило. У него были десятки других дел и проблем. – Я в Тмутаракань путь держу.

– Не припозднился ли?

– Успею до морозов. А обратно уж только с оттепелью. Тут всё спокойно? Кроме анафемы греки ничего не сказывали?