Усобица триумвирата
Шрифт:
Глава двадцать первая. «Дальше от дома»
Перенег вытащил на крыльцо сундук с вещами, тяжело его опустил и выпрямился, глядя на льющий дождь. Из-под крыши высовываться совсем не хотелось. Застёгивая на плече корзень[1], следом вышел Святослав.
– А Глеб где? Никак ещё не собрался?
– Собрался, да ускакал, как кузнечик, со Святополком куда-то.
– Найди его, ехать пора, - велел князь и, выдохнув, неприязненно прищурился на водоносные тучи, извергавшие из себя холодную мокрую труху. Затуманенный влажностью воздух заползал за ворот, орошал бороду. В постель бы свою, под шкуры, к тёплому боку жены! Подтянув рукавицы, он поправил меч. Князья, покойный отец и Изяслав, и младшие братья, любили подбивать свои плащи
Накрыв голову, подхватив сундук, Святослав медленно пошёл по двору, вдоль теремов, в сторону спуска к пристани. Из-за дождя ноша скользила в руках, и он остановился, чтобы перехватить её поудобнее. Остановился у крыльца женской части хором, и вдруг, откуда не возьмись, неподалёку раздалось:
– Уезжаешь, князь?
Это была Красмира. Жавшаяся у опоры, подпирающей козырёк, она с жаром смотрела на мужчину, который бы и не заметил её, не подай она голоса. Тонкие пальчики перебирали кисточку пшеничных волос на конце толстой косы. Такие же пшеничные ресницы, длинные как лапы водомерки, обрамляли серо-зелёные большие глаза, привлекшие не одного мужчину.
– Да, уезжаю, - улыбнулся, оглядываясь в ожидании Перенега с сыном, Святослав.
– Едва день побыл в Киеве…
– Когда гостишь – главное не загоститься, чтоб не надоесть никому.
– Далеко теперь путь держишь?
– В Тмутаракань.
– О! – приближённая к великокняжескому двору, всегда пытавшаяся быть в курсе событий, слушавшая и наблюдавшая, Красмира была довольно образованной девушкой: - Там теплее сейчас?
– Должно быть.
– Хотела бы и я там побывать.
– Не женское это дело – колобродить по миру, на ком дом будет, если и вы в дорогу снарядитесь?
– Я ещё не замужем, у меня нет того очага, возле которого требуется сидеть, - зарделась Красмира, но не от стыда. Самоуверенная и гордая, смущаться она почти не умела, а вот гореть чувствами – да.
– Подыщем тебе мужа, не бойся, - хохотнул, подмигнув, Святослав, прекрасно понимая причину её нахождения здесь, отражавшуюся на её юном лице, во взгляде, в интонации.
– А если… - на мгновение замерев от нерешительности, она избавилась от неё в такой же краткий миг: - А если бы ты, князь, как ваш пращур Владимир, был язычником, и мог бы себе хоть сто жён взять, ты бы на мне ещё женился?
Святослав поглядел на неё ласково, почти по-отечески, подперев бока мощными ладонями.
– Если б я был как наш пращур Владимир, я бы поступил как он – крестился бы и остался при единственной позволенной Господом Богом жене.
Красмира опустила взгляд, огорчённая, что в таком откровенном и честном порыве сердца её разоблачили, но не поддержали. Да и что было разоблачать, когда она, не скрываясь и не таясь, почти прямым текстом сказала мужчине всё, что думалось, что хотелось? Неужели же её, первую красавицу Киева, не захотел бы он увидеть своей? Что такого в его негодной жене, стареющей бабе, что говорит он такие речи, от которых тянет царапать этот деревянный столб, кусать свои пальцы, предлагать себя уж не обязательно и женой! Вон, Ладка, прижилась с каганом, дороже Олисавы ему, на сносях ходит, подарки получает, все ей кланяются, так что ж в том освящённом браке? Какой в нём смысл? Если нет свободного князя, чтобы княгиней стать, так хоть по любви быть с тем мужчиной, которого сама выбрала!
– Ты, девушка, нескромных речей не веди, - обратился к ней Святослав, окончательно ломая крылья и растаптывая надежды, - не к лицу девице такое, другой кто ведь дурное может подумать или плохо отнестись к тебе.
Из-за спины Красмиры, из покоев Гертруды, показался старик отец Антоний. Услышав чьи-то шаги, она обернулась, увидела его и, вспыхнувшая и задрожавшая, сдерживающая слёзы, умчалась внутрь. Святослав вздохнул и поклонился священнику. Тот, игнорируя дождь,
спустился с крыльца и подошёл к отчаливающему Ярославичу:– Доброй тебе дороги, князь! Божье благословение! Длань Его пусть ведёт и защищает тебя от невзгод.
– Благодарю, отче, ты бы не стоял на холоде – захвораешь.
Старику уже было за семьдесят, он был сух и щупл, но глаза сияли ясностью, а в несогбенной спине ощущались силы. Вокруг него собиралась целая община, образовался монастырь, настолько глубоко и привлекательно толковал Антоний учение Христа и Слово Божье. Недаром именно он и рукоположил Леонтия, уехавшего в Ростов – большой авторитет был у этого святого человека. Но для Святослава, чтившего и церковь, и монастыри, и священников, всё равно оставалось далёким и непонятным отшельничество, когда мужчина выбирал затворничество и молитвы, а не женщину, оружие и собственный дом. Текущая в венах Ярославича варяжская кровь сопротивлялась негласно этому чужому, иноземному менталитету, пришлой культуре, к которой не было никакого отклика. Если все начнут молиться и пойдут в монастыри, что ж, род людской прервётся? Для того ли Бог создал всё живое, чтобы истребить его службою себе? Но Лика была христианкой, и христианство для Святослава относилось к неприкосновенному, как часть души его несравненной гречанки.
– Всё в руках Божьих, - ответил Антоний. И, со свойственным ему неравнодушием – тем и зажигал, заинтересовывал своих последователей, привязывал к себе – обратился к далеко не последнему вопросу, взволновавшему в эти дни многих: - Слышал ли ты, князь, о том, что произошло между Львом Девятым и патриархом Михаилом?
– Как не слышать! Слышал.
– И что о том думаешь?
– Думать о подобном дело не княжеское, а богословское.
– Зря! Зря так мнишь, - закачал головой старик. – Как раз напротив, дело это – дело рук людей не церковных, а если и церковных, то думающих не о душе, а о власти да стяжательстве, суетном и мирском.
– Почему? – удивился Святослав, из разговора с Всеволодом так до конца и не уяснивший, что там с пресным хлебом было не так?
– Потому, - взяв под локоть Ярославича, Антоний не шептал, а говорил без боязни, чётко и с напором, да только всё равно вокруг никого не было, а идущий дождь приглушал голоса, не давая им разноситься, - что за патриархом стоит император Византийский Константин, а за Львом – император Римский Генрих[2], которому Лев приходится родственником! Веришь в то, что кому-то по-настоящему важно, каким хлебом причащаться? Что это важно Господу нашему?
– Я так понял, что конфликт именно из-за этого…
– А-а! – отмахнулся, щёлкнув задними зубами, Антоний. Некоторых боковых у него уже не было. – Нет никакой разницы. Что посолонь, что противосолонь[3] ходи – Господу всяко любо, а вот то, что неподалёку от Рима земли принадлежат Константинополю – вот это и служит яблоком раздора!
– Что ещё за земли?
– Япигия[4] и Калабрия. Они подчиняются Византии. Чтобы они вышли из-под власти Константинополя, Рим стал распространять свои идеи – латинянство, со своими обрядами, своим языком. Это не потому, что оно так правильнее или вернее, а потому, что Рим хочет владеть этими землями – вот и всё!
– Вот оно что… - нахмурился Святослав. И вспомнил приходившие оттуда вести: - Но там же сейчас всюду захватывают земли норманны?
– Да, а Рим и Константинополь, вместо того чтобы объединиться и дать им отпор, разругались! – Антоний вздохнул. – Я говорил с великим князем, но ты догадываешься, какой я получил ответ?
– Что он не хочет в это вмешиваться? – хмыкнул Святослав. Он и сам бы не стал, норманны точно такие же варяги, как их собственные предки, пришедшие завоёвывать богатства, славу и новые земли. Что в том такого? Пройдёт десяток – другой лет, и они так же примут христианство, вольются в общий мир, как произошло это с Русью. А вообще… он встретил Киликию, потому что они воевали с Византией и, предложи ему занять чью-то сторону по зову совести, он бы сейчас выбрал не Рим или Константинополь, а тех самых норманнов, кто вызывал в нём неподдельную симпатию.