Усобица триумвирата

– Не беспокойся, я никуда не тороплюсь, - поспешила задержать его Татиана. Расчёт на уважительное к ней отношение сработал. С нею давно никто не считался, а, судя по её признанию в тяге к независимости, ей хотелось иметь значимость. Решать что-то. – Может быть, останетесь отобедать? Накроют на всех, и на твою дружину.

Святослав переглянулся с Перенегом, в первую очередь стремящимся везде поесть после дороги. Потом поймал голодный взор сына, очарованного всем, что видел в Тмутаракани, даже внезапно обнаруженной стареющей родственницей. Возможно, в молодости Татиана была прелестна, но для красоты не хватало характера и большей глубины интеллекта, поэтому с юностью выветрились и привлекательные черты.

– С удовольствием, сестрица. А… будет наглостью, если я попрошу позволения остаться у тебя? Пока совершенно не знаю, где сможем остановиться.

Никаких повалуш в городе замечено пока не было, а если и есть помещения для воинов, то они могут быть заняты тмутараканской стражей. Женщина помешкала недолго, после чего повела плечами с ужимкой-ухмылкой:

– У меня не женский монастырь, почему бы нет? Дом большой, а челяди я много не держу, и нижние комнаты пусты.

Дом этот, по всей вероятности, был княжеским, где некогда обитал Мстислав, и с помощью нехитрой просьбы о гостеприимстве, Святослав проник туда, где ему и положено было быть. Без скандала и выдворения той, что уже жила в нём.

– Ты так добра, - поклонился он, - тогда принесём свои вещи.

Примечания:

[1] Древнерусское название Азовского моря

[2] В древних летописях жителей Киева всегда называли кияне, а не киевляне

[3] Центральная укреплённая часть города на возвышенности

[4] О дочери князя Мстислава Тмутараканского Татьяне ничего не известно после того, как погиб в битве при Листвене её муж, сын касожского князя Редеди, поэтому все дальнейшие события, связанные с этим персонажем – выдуманы мною

[5] Хазары и козары – одно и то же, в зависимости от языка

[6] Так очень долго называли мусульман и арабов

[7] Все Юрии в древнерусских летописях зовутся именно Дюрги или Гюрги

Глава двадцать четвёртая. «Зима»

Киликия положила ладонь на печную стену. Тепло тронуло кожу, но стоило чуть отдалиться, как оно уже не грело так сильно.

– Софья, растопи пожарче! Чего тут в охолоди какой-то сидим?

– Слушаюсь, княгиня, - отправилась челядинка за поленьями.

Боярыня Мария посмотрела на Лику, не похожую на озябшую. Давно отвыкшая от климата Царьграда, она имела достаточно горячую кровь, чтобы не мёрзнуть.

– Ты бы накинула что, княгинюшка, - всё же сказала Мария.

– Я не о себе волнуюсь, - взгляд указал на детей, игравших на расстеленных шкурах, - не дай Бог простынут!

– Да, с дитятками-то одни заботы! Это уж я знаю… - боярыня пригорюнилась, вспомнив о своих чадах, умерших младенцами или малолетними от разных хворей. Один сын у них с Ильёй остался. Лика поняла, о чём та задумалась, и постаралась увести разговор подальше:

– Как же зимой тяжело! Никаких вестей не дождёшься, - посмотрев на слюдяное окошко, плотно заделанное до весны, княгиня потёрла его, но всё равно ничего толком было не видать, белая пелена застлала город и округу. Метель кружила и хороводила, загоняя всех под крыши.

– Оно иногда и хорошо, о дурном тоже не узнаешь.

– Пусть дурное обойдёт нас стороной, - перекрестилась Лика. Все её молитвы были направлены на Святослава и Глеба, отправившихся так далеко, да ещё по осенней ненастной погоде! Добрались ли? Не случилось ли что в пути? Как ей узнать об этом? Хотелось иметь крылья и летать, чтобы видеть происходящее в мире.

– Мам, когда Глеб вернётся? – недовольно стукая деревянной лошадкой, спросил Рома. Ему было неинтересно с младшими, он всегда тянулся к старшему брату и предпочитал игры с ним.

– С птичьими стаями, мой хороший. Как птицы к нам вернутся, так и они с отцом.

– А когда это будет? Скоро?

– Роман, ну что ты пристал к матери? Она же тебе ответила! – осадила его боярыня. Тот нахмурился и, надувшись, продолжил цокать конём по полу. – Уж скоро и этого из детской выселять, а, княгинюшка?

– Отец вернётся, сам решит, - отрезала Лика и подсела к Вышеславе, потрогав её ручки – не замёрзли? Нет, кажется, она зря запаниковала, что печь стынет. Но лучше пусть будет немного жарче, чем студить детей. Ребёнок в её животе на днях первый раз пошевелился – вот уж кому точно зима ни по чём! Привыкшая, что эти счастливые моменты всегда делила со Святославом, Киликия скучала по нему невыносимо, но крепилась и не показывала вида, как одиноко ей по ночам, как не хватает его рядом, чтобы посоветоваться, поговорить, пожаловаться, ощутить поддержку. Он оставил ей надёжную охрану, верного Алова со Скагулом, Яна Вышатича, часть дружины, и всё же не то это было, не то, когда он держал её руку, когда можно было спрятаться за его спиной и ни о чём не думать, предоставив ему распоряжаться хозяйством и людьми. А без него всё лежало на ней.

Несмотря на отсутствие князя и гостей – по сугробам ни одного путника не дождёшься, даже торговля замерла, - трапезы у них проходили весело. Киликия настояла, чтобы Алов приводил к столу свою семью. Бояре сначала приняли Илдекен – бывшую печенежскую рабыню – в штыки, молчаливым бунтом выказывали неприятие, не смотрели в её сторону, морщились. Говорить с ней и не требовалось – она сама едва ли произносила слово даже в кругу семьи, хлопотливая, безмолвная и безграмотная, из-за чего отчётливо понимала своё место и никуда не совалась, но и терпеть её присутствие было им в тяготу, так тряслись над благородством своей северянской крови. Хотя это касалось скорее стариков и мужей, приблизившихся к сединам; дети и внуки их вырастали среди печенегов, пришедших сюда ещё с князем Мстиславом тридцать лет назад, и частью тут осевших. Многие после его смерти отчалили в сторону Тмутаракани, но не все, и Алов был не единственный в округе, женатый на дочери кочевника. Именно его суровый, медвежий взгляд норманна вынуждал бояр мириться с чем бы то ни было, тем более неподалёку от отца всегда находился и юный, но уже хорошо владеющий мечом Скагул.

Лика недолюбливала бездеятельное и ленивое боярство, что черниговское, что киевское. Оно не занималось военным ремеслом, презирало духовенство, не считало за людей торговцев, эксплуатировало холопов и ремесленников, за чей счёт жило. И при этом редко когда поддерживало князей, защищающих их же, бояр, дома, их угодья, их земли. Наоборот, самые родовитые бояре вечно пытались показать, что имеют какой-то больший вес, что к ним надо прислушиваться, им надо уступать лучшие места, что князья чуть ли не в их услужении. Всё это напоминало и придворную паутину Константинополя, где сотни вельможных бездельников, жирных нахлебников тянули на себя одеяло, жаждали славы, власти, возвышения, манипулировали императором, угрожая ему заговорами и покушениями. Но там, в Константинополе, Лика была лишь дочерью купца, и не имела отношения к интригам и бестиарию тщеславной охлос, прикидывающейся аристес[1].

Тем не менее, княгиня постепенно завоевала симпатии многих женщин. Жена Севого Мария, после появления Яна Вышатича с женой Марией, ставшая прозываться Старшей, чтобы в кругу своих не путаться, буквально боготворила Киликию за её ум, сноровку, жизнерадостность. Она вдохновила и несколько других боярынь на такое же отношение, а когда одна стала злословить о княгине, немедленно о том доложила. Лика не любила сплетни и разговоры за спиной, поэтому созвала всех, кто присутствовал при дурных словах о ней, и спросила с распустившей язык, чем ей не угодила? Женщина растерялась, покраснела, и чуть не проглотила то, чем молола ещё недавно без раздумий и остановок. Не знавшая, для чего её позвали, она ощутила горький стыд под взорами присутствующих, а те, так же не предупреждённые, немедленно встали на сторону княгини, открестившись от распускания слухов.