Усобица триумвирата

– Если я не мила тебе, - сказала Лика боярыне, - я тебя не неволю тратить на меня время и делить со мною стол. Только в глаза говори, чем обидела?

Мявшаяся, жавшаяся и кое-как совладавшая с собой, боярыня Феодора еле слышно произнесла:

– Прости, княгиня, бес попутал! При дочери моей, девице ещё, сказала ты тогда об удах, прости Господь, так я обозлилась! Прости, из-за дочери я разволновалась и посмела…

– Так что же, выходит, это я язык излишне распускаю? – улыбнулась Киликия, не отводя взгляда от женщины. Та задёргала головой, как будто бы отрицая, но очень уж нервно и угодливо.

– Нет, нет, княгиня! Просто дочь моя…

– Рано её ещё приглашать в нашу женскую? Или тебе и самой, всё-таки, неприятно было слышать то, что я говорю?

Феодора замолкла. Сказать, что дочери не место в женской – это лишить ту нахождения среди нарочитых, а вернётся ли оно потом, неизвестно. Кому хочется потерять свой угол у княжеского стола? Сказать, что самой неприятно – опять княгиню обидеть.

– Я поняла тебя, Феодора, - вздохнула Лика, хоть та ничего так и не произнесла, - я воспитана так, а ты – иначе. Это не повод нам с тобой ругаться и оговаривать друг друга. Дочь свою ты воспитываешь так, как считаешь нужным, и я при ней больше не скажу недозволенного. На том и забудем об этом, но коли повторится за моей спиной злой наговор – не спущу этого.

Боярыня едва не рухнула ей в ноги с благодарностями. Конфликт был исчерпан, а о Киликии утвердилось мнение, как о доброй и мудрой хозяйке, так что каждая женщина стала приходить к ней за советом или делиться чем-то, не таясь и не умалчивая. Жаловались на мужей, не знали, как образумить детей, как поступить с челядинкой или имуществом. Впрочем, и челядь относили в основном к нему же, от чего Киликия пыталась переучать, объясняя, что раз уж приняли христианство, то по-христиански должны и всех людей считать равными. Каждый человек – живая душа, беден он или богат, безроден или знатен. Боярыни делали вид, что понимают и принимают, кивали, но спустя несколько дней вновь кричали на прислужниц, могли замахнуться на них рукой или вовсе не обращать на них внимание, как на безмолвную скотину. После замечаний Лики вздрагивали, крестились и спешили на службу в церковь, молясь о том, чтоб Господь послал им христианской добродетели. Уставая от невежества, непонимания, алчности, гордыни, зависти и злобности многих, кем приходилось себя окружат помимо приближённых по сердцу, добрых и верных людей, вроде Марии Старшей, Алова и его семьи, Киликия добиралась до супружеской кровати, захватывая с собой дочку, обнимала её и засыпала, мечтая поскорее дождаться весны.

Дети же от выпавшего снега были в восторге. Когда метель улеглась, улицы и дворы оживились. Пахотные работы забылись до следующего года, дел у народа поубавилось, и молодые бегали играть в снежки, съезжать с ледяных горок на салазках, катать друг друга на санках. Лика эти развлечения тоже любила и, не глядя на то, что княгиня и в положении, с удовольствием садилась в сани, чтобы промчаться немного на морозном ветру, слушая смех сыновей и дочери. Как она только жила в Царьграде без снега? Это настоящее чудо, не сравнимое ни с чем. Замёрзшие реки превращаются в дороги, и по ним вновь оживает движение. Запряжённые лошади издали позвякивают колокольцами, и этот звон сразу всех бодрит и заставляет оживляться – кто-то едет! Странники ли, гости, с новостями или без. Засыпанные снегом крыши теремов дымят из труб белым дымом, и порой кажется, что это пурга поднимается к небу, что снежинки столбом летят снизу вверх, а не наоборот.

Перед рождественским постом все постарались как следует наесться скоромного, употребляя мяса и мёды больше обычного. За столами сделалось тоскливее – сушеные ягоды, соленья да рыба по особым дням, и это было ещё одним поводом не сидеть дома, а гулять, разметывая сугробы, протаптывая в них тропинки, возводя снежные крепости. С нагулянным аппетитом лучше и вкуснее шла самая однообразная пища.

Княжеский двор до темна резвился за городским частоколом, там, где к Стрижени налили высокую ледяную горку. На выставленных скамьях сидели старые бояре – старухи боярыни предпочитали сидеть в тёплых теремах – меж скамьями горели костры, над которыми, в походных котлах, грелись отвары из трав и кореньев, разливавшиеся в кубки и подносившиеся к подмёрзшим губам и проголодавшимся ртам. Ребятня, как стая воробьёв, с шумом и гамом без устали носилась туда-сюда.

Киликия подошла к задумчивому Алову, наблюдавшему за всеми со стороны.

– Об Альвхильд, по-прежнему, нет никаких известий?

– Нет, княгиня, - покачал он большой головой на массивной шее, - едва ли она жива теперь… А если жива, и по своему почину покинула отчий дом без разрешения, то лучше бы ей живой мне не попадаться!

Лика замолчала. Она не поддерживала, конечно, блуда, безбрачных связей, но почему мужчины считают себя в праве отнимать жизнь женщин за проступки? Их, мужчин, убить за измену и любовные соития до свадьбы некому. И в монастырь отправляют лишь девиц, но не юношей. Но самое худшее, что здешние жены, матери, считали правильным и справедливым самое суровое наказание для распутниц. Княгиня не видела, чтоб хоть одна вступилась, если вдруг застигнутую за грехом девицу отец жестоко наказывал. А если бы вдруг, не дай бог, Вышеслава была соблазнена каким негодяем, когда подрастёт? «Нет, Свят никогда на неё руки не поднимет, - уверенно подумала Киликия, - и я не позволю упрятать её в монастырь. Нет, наша дочь не будет подчиняться этим однобоким, оправдывающим мужчин законам».

– Давыд! – отвлеклась она, увидев, как сын нашёл где-то сосульку и пытается погрызть. – Перестань, брось!

Отобрав у мальчика безвкусный леденец, Лика посмотрела на Олега, сидевшего на руках кормилицы, потом на Вышу, игравшую с Софьей.

– А где Рома? – вертанулась она кругом, нигде не видя неугомонного своего отпрыска. – Мария! Лиза! Где Рома?

Женщины, боярыня и челядинка, тоже принялись озираться. Лиза растерянно сказала:

– Только что был здесь…

– Да что ж такое! – придержав живот, княгиня двинулась промеж людей, выискивая свою вечную головную боль, своего самого суетливого и тормошного ребёнка. Впрочем, кто знает, какими подрастут другие? Каким родится очередной? – Рома! Рома! Где Роман? Ян Вышатич, не видел?

Молодой воевода отрицательно повёл лицом.

– Он убежал к горке, с другими детьми, - сказал Скагул, подойдя к ней.

– Спасибо! – сменив направление, Киликия прибавила шагу. Не хватало оставлять без присмотра этого вездесущего чертёнка! Скагул двинулся следом.

Заснеженный берег пестрел детьми от мала до велика. Всматриваясь в их головки и одёжки, Лика никак не могла разглядеть родную. Где же он?

– Рома! Роман! – покличила она. Бояре покосились на неё. Не престало княгине орать, как простолюдинке! Что ж она, кого из девок послать не могла? – Да где же ты? – пробормотала Лика и, придержав юбку, аккуратно села на горку, чтобы скатиться вниз.

– Княгиня! – не успел её придержать Скагул и, приставленный охранять семью Святослава, снова поторопился за ней.

Ступив на замёрзшую Стрижень, Киликия начала волноваться не на шутку. Романа нигде не было. Вылавливая из толпы мальчишек, она заглядывала им под шапки и убеждалась, что это не он. Снова не он. Наконец, повернувшись в ту сторону, где река впадала в Десну, она увидела одинокий силуэт с палкой. Невысокая фигурка стукала себе под ногами лёд, как будто бы пытаясь воткнуть свой посох.

– Рома! – крикнула Киликия и рванула вперёд в тот же момент, в который сын на глазах пошатнулся и, подкашиваясь, стал уходить вниз, под надломившееся ледяное покрытие Стрижени. – Рома!!!

Не думая больше ни о чём, кроме того, что если течение утянет его под лёд, то сыну конец, Лика разбежалась и, прыгая вперёд, повалилась и протянутой рукой успела схватить ребёнка за пальцы.

– Мама! – перепуганный, отчаянно сразу же завизжал он, плача и барахтаясь. – Мама! Помоги!

– Держу, держу! – ощутив резкую боль в животе, которым ударилась, Лика потянула сына на себя. Лёд стал хрустеть и трескаться и под ней. – Ромочка, не брыкайся, осторожнее!

Она попыталась потянусь его на себя. Обернувшись, увидела приближающегося Скагула:

– Стой! Лёд не выдержит! Не подходи!

Юноша немедленно сообразил и отступил, ища глазами какой-нибудь длинный шест, большую деревяную балку.

– Мама! – заплакал уже от холода Рома. Ледяная вода промочила одежду, сковывала движения.

– Осторожнее, осторожнее! – Лика подцепила его второй рукой и, вопреки разрастающейся где-то в организме боли, сцепила зубы и вытянула сына к себе, прижав скорее к груди. – Тише, тише, не шевелись, Ромушка, не шевелись…