Усобица триумвирата

– Неужели?!

– Да, ещё при деде нашем, Владимире. Немного помню его… Отец всегда стремился к ратным подвигам, рвался в походы и воевать с кем-нибудь, смотреть белый свет, завоёвывать новые земли. Вот дед и женил его пораньше, надеясь успокоить нрав, но не тут-то было. Когда родился брат, а следом я – отец всё-таки умчался в эти края, собрав отряд таких же охочих до битв, как сам. Он был удачлив в любых схватках, и вскоре возымел тут громкую славу. Нравилось ему жить без надзора кагана, делать, что хочется. Как тебе известно, он разбил тут и хазар, и касогов, и ясов. Всех, кого встретил, повоевал и победил. Поэтому, после смерти матери, не захотел возвращаться, а наоборот нас сюда забрал. Тогда как раз распри за великокняжеский стол начались. Борис и Глеб погибли…

– Ты и их знала? – подивился Святослав.

– Бориса совсем не помню, я была ещё крошечной, когда он отбыл Ростовом владеть. А Глеба видела, он был ласков со мной, видимо, жалея детей, оставленных отцом, увлечённым походами.

– Все, кто их знал, говорят, что они были кроткими и добрейшими юношами.

– Я в это верю. Кто бы ни убил их – совершил страшное злодеяние.

Они переглянулись. В роду все знали эти слухи, что, якобы, на самом деле вовсе не Святополк подослал к ним убийц, а Ярослав, позже оклеветавший потерпевшего поражение Святополка и сваливший всю вину на него. В Киеве не смели озвучивать другие версии, но здесь, в Тмутаракани, узаконенную версию без страха ставили под сомнение. Святослав не стал осаживать Татиану, их отцы были постоянными соперниками, и она в любом случае будет плохого мнения о покойном Ярославе.

– Брат, позволишь ли дать тебе совет? – спросила она.

– Я каждый твой совет принимаю как милостивое даяние и храню, - поклонился князь.

– Борис и Глеб… были лучше и моего отца, и твоего. Именно поэтому они погибли. Понимаешь? Для них братская любовь была важнее власти, - подготовившись и тщательнее подобрав слова, Татиана положила руку на плечо Святослава: - Ты лучше своего отца. И лучше многих из причастных к власти, кого я видела. Но не ставь доброту в борьбе с негодяями выше победы, не пытайся сохранить честь перед теми, кто её не ведает. Если они покусятся на что-то – отвечай и борись.

– Я… понял тебя, сестрица, - похлопал он по руке женщины и, решив позволить себе родственные чувства, взял эту ладонь и пожал. Не такой уж и поверхностной она умела быть, замечала важное и иногда оказывалась прозорливой. Вести себя не всегда умела, давая волю чувствам, слабея перед лестью, желая нравиться, и всё же житейской мудростью Бог не обделил.
– Но я сделаю всё возможное, чтобы усобиц на Руси больше не было. Довольно нам и внешних врагов.

– Они часто не так страшны, как враги внутренние.

– К сожалению. Но хотя бы ты, сестрица, я надеюсь, будешь мне верным другом?

– Всем сердцем, брат! Не знаю теперь, как только могла тебя принять сначала так холодно?

Святослав обнял её, надеясь, что отношение к нему не изменится за время его грядущего отсутствия.

И вот весна наступила. В Тмутаракани раньше, чем выше по Днепру, но в путь уже можно было отправляться. Преодолевая степь, подоспеют к схождению с реки льда, если что – пару дней постоят лагерем, переждут.

Глеб в нетерпении метался по дворцу, будто впитывая каждый уголок в память. В нём завелась неутомимая непоседливость, так что он даже не замечал, что подруга его игр – Ауле, угрюмо печалится, предчувствуя разлуку. У девочки кроме них, кто был с нею добр, не осталось близких.

– Как ужаленный! – бросала она ему, скрещивая на груди руки и, не разделяя радостного предвкушения, уходила куда-нибудь.

Один из княжьих дружинников, Харлунд, влюбился в касожскую девушку и, женившись за период зимовья, отпросился остаться в Тмутаракани. Ради того, чтоб родичи невесты позволили свадьбу, норманн принял христианство. Ярославич всегда отмечал ту лёгкость и простоту, с которой многие язычники обращались в новую веру – если это требовалось для улаживания какого-то дела. Христиане же, напротив, своим упрямством (при проповедовании смирения) и несговорчивостью провоцировали немало ссор и склок.

Укладывая вещи, Перенег сетовал:

– Ох уж эти женские чары! Скоро ни одного товарища со мною не останется!

– Не гунди, - засмеялся Святослав, - у мужчины подходит возраст, когда пора бы и обзавестись семьёй. И ты однажды в это угодишь.

– Ни за что! К чему мне этот камень на шею? Семья! Ею заниматься надо, а я не хочу.

– С кем же ты на старости останешься?

– Твоих внуков буду ратному делу учить.

– Ну… что ж, пожалуй, я не против такого исхода.

Татиана вошла к ним попрощаться. На глазах её поблёскивали сентиментальные слёзы. Если раньше она считала, что к лету жизнь в городе оживает, то на этот раз всё было ровно наоборот. Прекратится детская беготня по дворцу, не будет громогласного хохота дружины, выпивающей за ужином. Ни разу, под зорким руководством Святослава, ни один из его воинов не позволил себе лишнего, ни побуйствовать, ни поскандалить, и оттого Татиане делалось спокойно от присутствия в своих стенах этих гостей. А ещё не наступившее отсутствие уже пробуждало тревогу.

Они троекратно расцеловались в щёки. Ярославич повторно попросил быть для Ауле доброй защитницей и покровительницей, не нагружать излишне работой и не отправлять к низшей челяди, после чего, взгромоздив на себя сундук, двинулся с остальными своими спутниками к пристани и кораблям, ждавшим их, чтобы перевести через Сурожское море. Горожане сбежались из разных кварталов, чтобы поглядеть, как отчаливает князь, архонт, ишхан. Вся Тмутаракань успела узнать, кто он такой, но, что важнее, большая её часть сумела признать в нём это. Да, кто-то смотрел на него с неприязнью и затаившимся гневом, кто-то мечтал, чтобы он не вернулся, а кто-то, напротив, надеялся, чтобы этого князя Бог сохранил подольше. Святослав же, наконец, отринул все думы прочь и грезил домом. Нет – дом у него мог быть где угодно, хоть на Волыни, хоть здесь, в Тмутаракани. Была бы Киликия рядом. И именно к ней уже устремились все его мысли.

– Соскучился по братьям, сестре, матери? – поднимаясь на борт следом за княжичем, спросил того Перенег.

– Соскучился! Столько рассказать им хочу!

– Да уж, рассказов хватит до середины лета! А, Ярославич?

Святослав кивнул молча, вдыхая полной грудью, как вырвавшийся из-под воды. Не вслушивался уже ни во что, не приглядывался ни к чему. На стругах ли, на коне, пешком – главное двигаться вперёд! Не откладывать больше. Они ехали на север первыми по размерзающемуся пути, и это грозило дополнительными трудностями: безлюдьем, несущимися по течению льдинами, голодными волками. Не забыв о нападении, подстроенном кем-то, Святослав заместил в дружине потерянных воинов и даже нанял сверх того нескольких колбягов[6].

Преодолев первый отрезок пути по морю, путники сошли на берег и заночевали в поселении, где жили рыбаки и плотники с подмастерьями, тем и занимавшиеся, что строили судна или ремонтировали старые. После многолюдной торговой Тмутаракани сразу будто очутились в другом мире. После захода солнца сделалось тихо. Кроме редкого лая собак и далёкого воя дикого зверя, ничего не мешало сну.

Учтя осенний опыт, Святослав выставлял по два дежурных. Один другого всегда толкнёт и помешает задремать. За рыбацким поселением началась степь, наливающаяся молодой, сочной травой. Преодолев несколько десятков поприщ[7], отряд увидел на горизонте в восточную сторону низкие дымки и тёмную линию – кочевники подступали своими ордами на выпас.

– И чего им не сидится там, откуда они родом? – погрызя травинку, сплюнул Перенег.

– Говорят, они плодятся, как насекомые, так что не хватает всем места, - откликнулся другой дружинник. Парень-печенег, что служил Святославу, не смог оставить это замечание без ответа:

– Отец рассказывал, что иногда бывали засухи там, в сторону Волги. Скоту нечего было есть, и мы вынуждены были сниматься с места.

– Но приходили вы с войной!

– Ну, будет! – заставил их прекратить зарождающуюся ссору Ярославич. – Всякий народ, всякий люд ищет, где ему лучше. И мы не с хлебом-солью на Хазарию и Византию ходили. Андрей, - назвал он печенега по крестильному имени, хотя родным было Адыргул, - Как думаешь, что за племена идут?