Усобица триумвирата

– Должно быть торки, они часто паслись по соседству и иногда присоединялись к нашим кочевьям прежде.

О торках дозоры доносили лет пять назад. Они подошли к границам, но не осмелились их пресечь. «Может, первая версия и была верной, - подумал Святослав, - родятся они где-то обильно, раз волнами захлёстывают такие широкие просторы».

По всему движению вдоль Днепра вверх, отряд постоянно видел на востоке дымящиеся костры и сотни голов в табунах, стадах и отарах. А если у них враждебный настрой? Небольшая дружина не сможет совладать с сотнями, пусть даже плохо вооруженными. Налетят, сметут, раздавят, расстреляют из луков, и никто не найдёт потом в бескрайних полях заклёвываемые воронами и терзаемые волками трупы. Святослав никогда не боялся боя, но признавался себе, что ситуация его беспокоит.

И всё же они продвигались, никем не трогаемые. Иногда близость кочевников была совсем нешуточной – слышались голоса, болтающие на чужом языке, и можно было разглядеть лица разложившихся на постой мужчин, женщин и детей. Облегчение охватило сердца, когда завиделись башни и укрепления на том берегу Днепра, по реке Рось. Ярослав Владимирович отодвинул сюда со Стугны охранные дозоры с сигнальными огнями[8], подальше от Киева, поселил пленённых после усобицы со Святополком ляхов, чьи сыновья и внуки почти полностью обрусели, продолжая жить в этих окраинных поселениях.

– Свои! – обрадовано сказал Перенег и припустил коня. Глеб хотел было поскакать с ним рядом, но Святослав окликнул сына, велев ехать в середине отряда. Не потому, что первому положено было ехать князю, а потому, что в центре безопаснее будет при внезапном нападении.

За укреплённым частоколом будто гудел улей. Переплывший на струге и впущенный внутрь деревянной крепости, Святослав со своими людьми увидел значительное усиление постовой башни. Значит, тоже опасались крупного нашествия, предупредили кого-то из князей и получили подкрепление. Старший над ратью поведал:

– На том берегу, поприща на два выше, сам Всеволод Ярославич стоит!

«Брат рядом!» - предчувствуя первую приятную встречу, оживился Святослав. Пообедав, он собрал дружину и перевёз её обратно. Поздним вечером добрались до раскинувшегося лагеря, в котором вовсю шла работа – строительство ещё одной башни и укреплений. Воины указали в сторону, где находился князь, но, не дойдя до него, Святослав столкнулся с Шимоном Офриковичем. Обрадовавшись друг другу и обнявшись, они остановились.

– Что же происходит тут? – кивнул на восток Ярославич.

– Да что и всегда! Тесно им там, в степях, вот и лезут, подобно саранче.

– Пытались напасть?

– Уж попытались бы они у меня! Как заслышали о приближении, я тысячу на тот берег, сам с двумя сюда.

– Испугались?

– Вероятно, - вздохнув и почесав бороду, Шимон добавил: - Торки, правда, говорят не драчливы. Но их давит другое племя, кто куманами их зовёт, кто команами, а кто половцами. Вот этих, рассказывают, так много, что степь становится черна.

– Не утешительное известие.

– А что делать? Лучше знать, чем не знать.

– Твоя правда, - простившись с ним ненадолго, оставив ему Глеба, чтоб посмотрел, как всё устроено, Святослав дошёл до шатра брата, где тот уже укладывался спать. Отведя полог, князь спросился: - Можно?

– Свят! – обернувшись, Всеволод поправил расстёгнутую рубаху. – Вот уж не ждал! Дай поцеловать тебя!

– И я не ожидал видеть тебя здесь, - они расцеловались в щёки, по-христиански, трижды.

– Но ты знаешь, почему всё так?

– Успел понять по увиденному, а потом и поведали.

– За что Господь посылает нам вечно это испытание? Думали, с печенегами разобрались, и заживём спокойно, и вот – опять!

– Это для того, чтоб духом не обратиться в мякину, - посмеялся Святослав, - кто живёт без забот и хлопот, как садовый цветок, тот потом, подобно ему, при дуновении ветра и жарком солнце вянет.

– Ты так рано едешь – не опасен ли был путь? Не пострадал?

– Обошлось. Вот, завидев орды беспокоился, но, к счастью, напрасно, - князь Черниговский понимал, что едет первым с полуденной стороны, и ему придётся быть вестником грустной новости.

– Благодарю тебя за Шимона Офриковича снова, Свят! Думаю, что торки бы могли решиться на нападение, если бы не его вооружённые воины. Не будь его здесь, и я бы не знал, где взять силы для отпора[9]?

– Благодарность ни к чему, лишь бы на благо Руси и нашему спокойствию, - Святослав присел на низкую скамеечку, застланную покрывальцем, - но раз уж тут Шимон, ты зачем Переяславль покинул?

– Во-первых, разве не князь должен войска направлять? Предводительствовать?

– Оно так.

– Во-вторых, дома я докучаю сейчас Настеньке, - смущённо посмеялся Володша, - лучше тут побуду.

– Она не оправилась ещё от потери нерождённого чада?

– Немного. Мы постились по всем правилам, исповедовались и перед Рождественским постом, и после, ни одной службы не пропустили, но она, во искупление грехов, решила продлить аскезу. Вот, надеюсь, когда вернусь – воссоединимся с нею, - князь вновь сконфузился, отводя глаза, - прости, что говорю о таком сокровенном, семейном, но тяготой не с кем было больше поделиться, - Всеволод перекрестился, словно откровенность была очередным грехом.

– Я понимаю тебя, - улыбнулся Святослав, - сам себя монахом чувствую, всю зиму без жены. От Вячи что-нибудь слышно?

– Писал ему, и он мне, но не виделись. В грамотках его всё складно, не жалуется.

– А супруга его?

– Как же я ей напишу? А он о ней не упоминал.

– Попросил бы Анастасию – она бы написала, - собравшись с мыслями, Святослав решился, - весть я везу из Византии, из Царьграда пришедшую. Неутешительную весть.

– Что случилось? – серьёзно взглянул на него брат.

– Настин отец умер, император Константин.

– Господи! – перекрестился Всеволод и, сомкнув веки, быстро прочитал молитву за упокой. – Как невовремя!
– сорвалось с его губ следом.

– А что, было бы более подходящее время для его смерти?

– Нет, конечно, нет, - покачал он головой, - это всё мои думы о самом себе, грешном. Сразу как-то помыслилось, что теперь ведь Настенька пост продлит трауром…

– Он умер вскоре после Рождества, уж больше двух месяцев прошло!

– Да, но она-то узнает об этом только сейчас! Она после смерти нашего отца сорок дней постилась, а то её собственный скончался!