Усобица триумвирата
Шрифт:
– Ну, что сказать? Терпи, Володша, - Святослав поднялся, - ладно, не буду более отрывать ото сна, и сам пойду на покой, завтра продолжать путь.
– В Киев поедешь?
Об этом князь Черниговский заранее успел не раз подумать.
– Нет, потом. Сначала до детей и Лики доберусь. Не хочу больше задерживаться.
Двое суток спустя, наконец, показался Чернигов. Обсушив на причале вёсла, гребцы стали выбираться со струга, но князь спрыгнул первым, не дождавшись сходней. Никаких гонцов вперёд не высылал, даже быстрого Перенега не отправил предупредить о своём приезде, оставил их с Глебом далеко позади, мчась на холм и здороваясь на лету с боярами или дружинниками, которые его узнавали и удивлялись, что за странный князь правит в их городе? Никаких
Достигнув теремов, Святослав через ступеньку взмыл на крыльцо и, напугав внезапностью двух челядинок, пронёсся дальше – на женскую половину. Чуть не снёс на повороте Алова, задержался на секунду, пожал тому руку и, не успел воевода и рта раскрыть, как князь уже исчез.
Дверь в светлицу распахнулась. От нерассчитанной силы громыхнула о стену. Женщины и девицы вздрогнули, выпустив из рук шитьё и вышивание. Глаза Святослава сразу же нашли Киликию, сидевшую у окна в окружении детей. Ничего он больше не видел, кроме неё, её ясных голубых глаз, встретившихся с его взглядом.
– Выйдите, - велел князь, и, хотя тон не был грозным, повторять не пришлось. Нарочитые и челядь потянулись ручейком на выход, торопливо и сбиваясь в дверном проёме. Подождав, когда останутся одни, Святослав сделал шаг вперёд, прошептав: - Лика…
– Святослав… - поднялась она и, зарыдав, бросилась ему на грудь. – Сокол мой, князь ты мой любезный, друг мой милый!
Руки обвили его шею, едва дотянувшись, чтобы сомкнуться. Ярославич нагнулся, схватив жену в охапку, закрыв глаза и втягивая её родной аромат. Роман и Давыд прилипли к их ногам, голося «тятя, тятя приехал!». Младшие ещё так не реагировали, за месяцы подзабыв, как выглядит отец. Вышеслава забилась в угол, недоверчиво поглядывая на здоровенного мужчину с красиво подровненной бородой.
– Жизнь моя, ангел мой, - Святослав, поцеловав Лику в уста, схватил её руки и стал покрывать поцелуями. Ах, если бы не дети здесь! Не посмотрел бы на этот раз, что ещё не сходил в баню. – Что ты плачешь? Я же вернулся.
– Прости меня, муж мой, прости! – не в силах вынести его взора, она спрятала лицо в складках мужнего кафтана, орошая тот слезами.
– За что? Ласточка моя, что я могу простить тебе?
– Я… я… - оторвавшись от него, Киликия не могла подобрать слов. Ей невыносимо было произносить «я потеряла нашего ребёнка». Едва язык подступал к первому звуку, как глаза заливались солёной пеленой.
– Что? Господи, Лика, не пугай меня! Что случилось?
Мотая головой, она посмотрела на люльку, в которой сидел младший Олег. Потом на других детей. Княгиня призывала понять самостоятельно, пересчитав по головам их ребятишек. Святослав, однако, как это свойственно бывает людям, не знающим, чего именно от них хотят, не замечал очевидного. Радость от встречи с женой затмила разум, и всё, что он думал сейчас – думал за него неудовлетворённый и жаждущий мужчина, чьи ладони чесались добраться до гладкого и тёплого тела. Лика взяла одну из этих ладоней и сместила её с талии на свой ровный живот. Продолжая глотать слёзы, она вновь вспомнила, как достал её из ледяной воды Скагул, как принесли её, истекающую кровью, в мытню[10]. Бабка Малева не один час пыталась достать пошедшего наружу, но криво развернувшегося недоношенного ребёнка, который задохнулся и умер, до того, как появился на свет. Потом она сумела остановить кровь и кое-как привести в порядок княгиню. Та жутко ослабла, но выжила, и ещё с две недели пролежала без памяти, в горячке, из которой вышла не без помощи всё той же знахарки. Хотя домашние и окружение перепугались, что княгиню они вот-вот потеряют. Пробуждение из лихорадочного бреда вернуло Киликии осознание случившегося, и ещё несколько дней она лежала, горько сокрушаясь о потере, не желая вставать и разговаривать с кем-либо.
– Ребёнок, - понял, наконец, Святослав, и сам завертел головой, ища новорожденного.
– Его… нет, - выговорила Киликия и вся сжалась, словно боль преждевременных схваток вернулась.
– Господи, - выдохнул князь
и крепко-крепко обнял жену. – Господи, Лика, я должен был быть рядом. Моя вина, что оставил тебя, я не должен был…– Я не уберегла его, любимый, это я виновата!
– Нет, нет, прекрати, ты здесь ни при чём.
– Я… поскользнулась, упала, ударилась… - Лика не собиралась рассказывать, что бежала за Ромой. Достаточно было того, что боярыня Мария Старшая раз упрекнула мальчика в том, что тот едва не погубил мать. Княгиня запретила ей произносить такое, отчитала и попросила забыть всех, почему она упала под лёд. Да, она потеряла одного ребёнка, но спасла другого, и Роман стал для неё ещё более ценным, ведь ради него в жертву принесена другая жизнь.
– А где были Скагул, Алов?! – вспыхнул Святослав.
– Я сама виновата! Они зорко берегли меня, но всё случилось по моей вине.
– Ох, Лика, - целуя лицо жены, князь стянул с неё платок и растрепал волосы, привычно любуясь ими, гладя и наслаждаясь ощущением их упругой шелковистости, - как ты сама? Сильно расшиблась?
– Ничего, мелочь, уже всё прошло. Как Глеб? Он с тобой?
– Плетутся где-то сзади с Перенегом, - махнул рукой через плечо Святослав, - всё в порядке.
– Я так переживала за вас!
– Что за нас переживать? Мы за себя постоять умеем.
– Господи, душа моя вернулась на место, - зажмурившись, Лика тесно прильнула к мужу. Он ласково накрыл её своими объятьями:
– Я тебя больше не оставлю. Поеду в Тмутаракань – и ты со мной поедешь. В Киев – и ты со мною.
– Хоть к дьяволу на рога, Святослав, - выдавила она первую с момента выкидыша улыбку. Ей действительно казалось, что будь муж рядом, ничего бы плохого не было. Когда они вместе – всё хорошо. Беды подстерегают разделившихся.
– Как бы дьявол сам к нам не явился – слышали тут о приблизившихся кочевниках?
– Слухи доходили. Всё серьёзно? – успокаиваясь от одного присутствия князя, Лика чувствовала, как возвращаются прежние силы, как бодрость просыпается в теле, и она вновь готова не только думать, планировать, но даже шутить.
– Их очень много.
– Сохрани Господь, - перекрестилась княгиня.
– Бережёного Бог бережёт. Надо укрепляться. Всеволод строит защитные башни по границе. Если кочевников много, то и нас должно быть не меньше, объединить надо силы всех княжеств, и Полоцка, и Ростова. Сейчас никак нельзя ругаться и распадаться, с таким соседством, - помолчав, Святослав вспомнил: - Да, ещё и император Константин умер.
– Так невовремя… - повторила с другим смыслом Лика слова Всеволода, чем вызвала смех Ярославича. – Над чем ты смеёшься?
– Не обращай внимания. Но, надеюсь, мы с тобою по нему траур носить не будем?
– А надо?
– Нет, совершенно ни к чему, - всё так же весело заверил князь, введя супругу в лёгкое недоумение. Прежде он не бывал так легкомысленен со смертями! Что на него нашло? – Ну, а у вас тут какие дела творились? От Иза или Вячи было что?
– Ох, своих забот хватало, - отмахнулась Киликия, - и нет, они не писали. А! Яну Вышатичу от брата недавно пришло письмо. Сестра его – Янка, захворала и скончалась по холодам, под Сретение[11].
– Невеста Ростислава?!
– Да, Ян Вышатич хотел поехать, но передумал. Брат написал ему, что Ростислав не в себе от горя, обвиняет неведомо кого, что её извели, закрывается, никого не хочет видеть.
– Жаль и девицу, и его, - произнёс Святослав, - но это разорвёт его связь с Вышатой окончательно, я надеюсь. Как жестока жизнь, что некоторые трагедии приносят пользу!
– Не говори так. Сиюминутно – допустим, но как Божий промысел может быть жесток?
– Мама! – вбежал в покои Глеб, и супругам пришлось разняться. Обняв старшего сына, Лика вновь чуть не заплакала, удержавшись волевым усилием. Он начал с порога рассказывать какие-то истории, удивившие его в пути и в Тмутаракани вещи, описывать новых знакомых, стрыню Татиану, передавать восторг от впервые увиденного моря. Рома перебивал его вопросами и своими новостями, так что поднялся шум и гам, усугублённый заревевшим Олегом. Киликия бросилась его успокаивать, шикнув на сунувшуюся нянюшку, желавшую помочь. Но семья черниговского князя хотела побыть друг с другом, без посторонних.