Увертюра ветра

Я криво улыбнулся. Забавно! Сама Камелия, в чьих жилах текла аэльвская кровь, выглядела гораздо старше ребятни - хотя, скорее всего, с ними погодка. "Слишком много человеческого", - с каким-то невольным сочувствием глянув на нее, подумал я. Если бы не внешняя взрослость и невыносимо-человеческое воспитание, я бы счел Камелию бессмертной. Та же непоседливость, тот же интерес ко всему и совершенно неописуемое любопытство. Расти она у старших родственников, в Лазурной Гавани, - была бы настоящей aelvis.

Но сейчас в ней оставалась слишком много, безнадежно много человеческого.

– А куда мы едем?

– нетерпеливо спросила она, ерзая и едва ли не подпрыгивая в седле, когда вертеть головой ей наскучило. Каблучками она легонько попинывала лошадь, которая никак не могла понять, что хочет от нее юная (и очень странная!) хозяйка и только тоскливо ржала.

– А это надо у Мио спрашивать. По мне, так никуда.

– Я иду туда, - процедил я, - куда меня ведет Путь.

– И куда же он ведет?

Я хотел ответить на его сарказм чем-нибудь не менее едким, но дорога, ложащаяся под копыта пыльной вуалью, вдруг оборвалась.

Путь кончился.

Я вскинул голову и только теперь заметил, что остановился не перед обычным для нис-Эвелона маленького домика с тихим садом. Бледно-розовый, дымчатый и полупрозрачный, словно выточенным из кварца, Дом Шепчущих и Внимающих казался лилией, распустившаяся на озерной глади. А башенки - высокие, утонченные, ассиметричные - ее лепестками.

– Приветствую вас, elli-e taelis.

Вздрогнув от раздавшегося голоса, мягкого и мелодичного, глубокого, как переливы волн в ясный день, я опустил взгляд - и утонул в такой знакомой сини.

– Приветствую вас... Внимающая, - голос не дрогнул, но предательски сел, прозвучав блекло, глухо.

Shie-thany спускалась по мраморным ступеням нам навстречу. Льдисто-голубое платье с завышенной талией обнимало её тонкий стан туманной дымкой. Полупрозрачные рукава, легкие и невесомые, дрожали в такт ветру. Каштановые волосы свободно струились по плечам, оттеняя белизну кожи и легкий румянец. В глазах цвета горечавки, в уголках опущенных губ, в бесконечно усталой улыбке - горечь печали.

– Мы ждали вас. Идите за мной.

Она повернулась вкруг мягко и плавно, с аэльвской грацией - текучей, как вода. Платье захлестнулась вокруг ног прибрежной волной, пенно прошелестело по щиколоткам - и потянулось за ней с легким шелестом.

Shie-thany прошла мимо стражей. Холодные и молчаливые, высеченные из мрамора рукой ниери и готовые в любое мгновение сорваться с постаментов и защитить хрупкую Внимающую.

– Только сказитель, - на мгновение остановившись, даже не обернувшись, добавила она, когда вслед за мной к ступеням потянулись Нэльвё и Камелия.
– Вас проводят туда, где вы сможете остановиться в Лесу.

Изнутри Дом Шепчущих и Внимающих казался эфемерным, сотканным из света и эфира. Солнце пробивалось через дымчатый кристалл и, рассеиваясь, рассыпалось нежно-лиловой взвесью. Взгляды двойки мраморных стражей жгли спину, и от них - молчаливых, бесстрастных, неприятно-чуждых - перехватывало дыхание, сжимало спазмами горло. Я не мог, не знал, что сказать - как не мог окликнуть ее, выдохнув одно-единственное слово.

Вперед, мимо витиеватых ответвлений коридоров, к темнеющей у противоположной стены двери. Шаги - почти что невесомые, беззвучные, словно не холодный, мертвый камень ложится под ноги, а доверчивая, пружинящая при каждом мхом и палым листьями земля.

Дверь отворилась перед Внимающей - сама, признав госпожу. Скрипнула, качнулась на петлях чуточку нерешительно, капельку задумчиво - и захлопнулась за мной.

Ощущение давящего взгляда, кинжалом вонзившегося между лопаток, отзывающегося болью при каждом шаге, тут же пропало. Не успел я выдохнуть и собраться с мыслями, чтобы что-то сказать, как дремотный воздух всколыхнулся пронзительным:

– Мио!

Миринэ бросилась мне на шею и повисла на ней, поджав ноги. Я несколько раз крутанул ее и осторожно опустил - впрочем, не разжимая объятий.

Shie-thany чуть отстранилась. Заглянув мне в лицо - робко, недоверчиво, как будто смотря на нечаянно сбывшийся сон - и вновь прижалась, выдохнув сбивчивое:

– О, Извечная, Непредсказуемая! Я не верю, что ты жив!

А у меня ноги подгибались от ее взгляда - не горько-измученного, а совершенно счастливого, василькового - и улыбки. Светлой, мягкой, вселяющей надежду... окрыляющей.

Я обнял ее крепче и пошутил, нарушая неловкость чересчур трогательного момента:

– Прости, что я жив. Ты очень расстроил?

– Да ну тебя!
– воскликнула она, отпрянув и гневно полыхнув глазами. Васильковая синь потемнела до ирисовой.
– Я ему рада, а он...!

– Он тоже рад, - улыбнулся я.
– Даже не представляешь, как.

Взгляд чуть потеплел, но сумасшедшей легкости и бесконечного, безбрежного счастья в него так и не вернулись. Печаль и усталость, ушедшие из него, вернулись с прежней силой и остротой.

– Я думала, что все вы...

Голос Миринэ дрогнул и сорвался. Она отвернулась.

– Я тоже.

– Мне так жаль... Я не могла остаться, не прийти на зов Леса - и бросила вас всех. Тебя, Ленесс... Гиренда и других... Я не могу простить себе этого все минувшие годы. Ты не представляешь, какого жить с этим. И мне стыдно, невыносимо стыдно перед вами, перед тобой...

– Стыдно за что? За то, что ушла, исполняя свой долг? Или за то, что осталась жива?
– нервно рассмеялся я. И, видя, что она помрачнела, уязвленная, коснулся её ладони - узкой и холодной.
– Не сердись. Тебе ужасно не идет это выражение.

– Что значит не идет?!
– вскинулась она.

Я, вскинув руки в знак признания поражения, послушно пошел на попятный:

– Идет-идет! Но улыбка все равно идет больше.

Напряжение, сгустившее ясный до хрустальной прозрачности воздух, дрожащее перетянутой и безнадежно фальшивящей струной, исчезла, и лицо Миринэ озарилось прежней улыбкой.

– Как же я рада! И ты нам так нужен, Мио! Теперь все будет иначе!

От ее светлой и нежной улыбки мне стало горько. Я не мог промолчать или солгать. Не мог даже для того, чтобы не омрачать то обманчиво-радостное мгновение, которое вдруг упало нам в руки сказочным пером синей птицы, и которое вот-вот окажется еще одним сном, прекрасным и жестоким.