Увертюра ветра

– Что мне сказать о твоем приходе?
– сумрачно взглянув на меня, спросила Миринэ. Холодно, спокойно, пусто.

Медленно, со степенной текучей грацией, она подошла ко мне - и остановилась рядом, смотря ровно перед собой.

– Совет ждет.

Действительно - что? Я медлил с ответом, не зная, на что решиться - и стоит ли решаться вообще.

– Что сказала Воля?
– стараясь говорить ровно, почти безразлично, спросил я, но внутренне сжался, слишком хорошо зная, каким будет ответ.

– Воля, - начала Миринэ, подняв на меня взгляд, тяжелый и тревожный, - не сказала ничего. А Лес и ветер пели о приходе сказителя.

Беспощадно правдиво, невозможно жестоко. Ожидаемо - и все равно слишком больно. Я злился на себя за эту слабость, но ничего не мог поделать. Какая-то детская обида каждый раз овладевала мной, когда Она была ко мне безразлична.

Детская обида, детские непрекращающиеся "почему"...

Я молчал, вновь затягивая паузу и убегая от ее долгого взгляда, от самого себя, все не решаясь сказать...

Не решаясь... но почему? Я ведь решился еще раньше; тогда, когда посмел вернуться в Торлисс, нарушив данное когда-то себе слово, потому что больше жить так, не считая дней, не зная, сколько прошло недель, месяцев и лет, - не мог.

И позже, когда Корин предложил эту глупую, бессмысленную авантюру, разве не потому я согласился, что хотел вновь найти свой Путь? Вновь обрести себя?

...И разве сейчас, когда я резко сменил маршрут, наплевав на мнения других, на все, кроме Ее воли и долга, я уже не принял свою судьбу? Разве вновь не встал на путь сказителя?

Так отчего сейчас я не могу произнести это вслух? Почему я боюсь признать свой выбор, который уже сделан? Потому что тогда мосты будут сожжены? И бездорожье, луговое разнотравье и перекрестье дорог навсегда исчезнут, слившись в один-единственный путь?

Но разве уже они не сожжены? И разве я не этого хотел?

И я сказал, отрезая себе путь назад, обращая его в ничто:

– Скажи, что пришел сказитель.

Миринэ не ответила. Только зашелестели, как волны, бушующие в шторм, складки скользящего по мрамору подола, и дробный перезвон каблуков отмерял каждый ее легкий шаг.

Я шел, чуть приотстав, чтобы не наступить на стелющиеся передо мной пенно-белые и глубоко-сапфировые, с лазурным и индиговым переливом ткани ее платья. Коридор - совсем небольшой, невольно ставший местом нашей встречи - заканчивался высокими двустворчатыми дверями. Миринэ толкнула их, совсем легко - и они распахнулись.

...И все утонуло в льющемся из Зала Совета свете.

Часть вторая

– Ах, какой дивный вечер, - мурлыкнула Айори, щуря золотые кошачьи глаза. Рыжие, собранные в сложную прическу локоны, вспыхивали в лучах закатного солнца, точно пламень. По тяжелым украшениям и капелькам янтаря, медовой росой осевшим на лифе платья, пробегали искорки в такт дыханию и изящным, безупречно выверенным движениям. Парча, шелк, кружево и золото - в тяжелых серьгах, в вышивке, гладью легшей на платье, в пенном кружеве рукавов и подола. Прекрасная, ослепительная, невозможно-прекрасная, леди Правительница была словно соткана из света бельтайнского дня. Золото и янтарь - вот ее облик на сегодняшнем бале.
– Не правда ли, душа моя?

Иришь отвернулась от вычурно отделанного окна кареты. Она любила вечера. И сладкую песнь тихих рощ, и молчаливую умиротворенность глубоких и чистых, как отражающееся в них небо, озер. И оживление единственного города Зеленых Долин, приходящее на улицы, утопающих в сонной дреме роз и азалий, с первыми закатными лучами. Любила и сам Арьеннес - зыбкий и призрачный, точно сотканный из первых лучей зари. В нем не было отточенной веками стройности и легкости Эпохи Расцвета. Напротив: робость и неуверенность, с которой пробиваются еще не цветы даже, а тонкие нити травинок; с которой первые лепестки роз раскрываются навстречу солнечному утру, когда миновали уже морозы, и мир обещает только радость и девственное, не замутненное ничем спокойствие.

Но сегодня все было не так. Широкие улицы Арьеннеса, "Первой розы", заполонили кареты - точь-в-точь как та, в которой ехали они. Хрустальная ясность и легкость вечера рассыпалась под гнетом не приятной, а нервной, издерганной суеты, гомона, поскрипывания колес и лошадиного ржания. Слишком оживленно; слишком много голосов и людей.

Всего - слишком.

Иришь поморщилась. Раздражение, охватившее ее на выезде из любимого, а сейчас почти ненавидимого города, стало пробиваться первыми уколами мигрени.

– Дивный, - согласилась Иришь, ответив матушке одной из самых своих очаровательных улыбок. Спорить с ней было совершенно бесполезно.
– Как жаль, что отец и мои милые братья не смогли присоединиться к нам.

– Увы, милая, слишком много хлопот. Одному твоему отцу никак не справиться, - с сожалением проговорила Айори, отворачиваясь к распахнутому окну кареты. С тихим щелчком распахнулся и затрепетал ажурный веер - кружево золотых нитей с россыпью капелек янтаря.
– Здесь ужасно душно!

"Душно, - мысленно фыркнула Иришь.
– Еще бы! Столько гостей!"

Ей, впрочем, душно не было. Теплый воздух последнего дня airees, прогретого совсем уже весенним солнцем, Иришь нравился, в отличие от вида, открывающегося из окна. Крыши, крыши, только крыши сотен карет и экипажей, разнотравным ковром устлавшим дорогу к Faerie Nebulis.

Почему-то вдруг вспомнилось, как она впервые въезжала в Арьеннес. Улыбка, уже настоящая, расцвела на ее лице. Ах, как это было давно! В тот раз Иришь упросила отца позволить ей ехать не в душной, ужасно скучной карете, а верхом. Пусть даже в дамском седле и расшитом жемчугом платье она не могла мчаться вместе с братьями, но скакать навстречу солнцу, наперегонки с ветром - вполне. И эту свободу, пьянящую и радостную, так не похожую на обычную придворную скуку, она помнила до сих пор.

Помнила, потому что еще долго не могла вырваться на волю - да и вырвалась ли сейчас? Матушка, узнав об этом, была вне себя. Дочь Верховного правителя въезжает в Арьеннес не в крытой карете, а в седле! Возмутительно! Даже спустя столько лет Иришь помнила каждое произнесенное матерью слово, каждый негодующий взгляд. И даже спустя столько лет отчаянно хотела не походить на Первую леди, а по-детски кривляться и передразнивать ее невыносимо правильный голос.

Его - голос - она, впрочем, не получила от матери. Звонкое сопрано Иришь не могло соперничать с ее глубоким, волнующим альтом.

...зато пела Иришь не в пример лучше.

– ...приветствовать гостей, - радостно закончила матушка. Иришь, прослушавшая ее фразу, напряженно улыбнулась. И, вынужденная участвовать в беседе, сказала первое, что пришло в голову:

– Лорд Эрелайн принял наше приглашение?

Обманчивая вуаль скуки, укутывающая Правительницу, слетела вмиг. С сухим щелчком сложив веер, она отвернулась от окна и перевела на Иришь неожиданно внимательный взгляд.

– Лорд Эрелайн почтит нас своим высоким присутствием, - медленно, чеканя каждое слово, ответила она. И спросила - жестко, резко; так, что и помыслить о молчании было нельзя: - Чем вызван твой интерес, позволь спросить?