Увертюра ветра

"Плата за любопытство - бессмертие", - шепчут старинные сказки... И сейчас Иришь как никогда понимала их - но ничего не могла с собой поделать.

"Плата - бессмертие"... Готова ли она заплатить?

И если нет, то почему так боится ответа на этот простой вопрос?..

Иришь приветливо, но несколько вымученно улыбнулась дальней родственнице и ее дочери, кивнула последним, чуть запоздавшим гостям и замерла, на миг позабыв о том, что нужно дышать. Грянула музыка, перекрывая чистый голос отца, возвестившего о Беллетайне.

Пора открывать бал.

Сердце ухнуло вниз, но тут же забилось вновь, быстро-быстро. Иришь глубоко вдохнула, словно перед прыжком в омут - и шагнула вниз.

...Эрелайн - как всегда безупречный, безукоризненный и безразличный - шел ей навстречу. Их разделяло всего ничего: каких-то десять шагов.

Десять шагов, которые отделяют ее от падения.

Она, не поднимая на него глаз, присела в глубоком реверансе. Он склонился в поклоне. Изящество и безупречность, весна и зима.

Эрелайн подал ей руку - такую же холодную, как его взгляд. Мгновение поколебавшись, она вложила в его ладонь свою, чувствую, как ее обнимает уже не кружево митенок, а кружево инея...

Вторая рука лорда легла на ее талию. Не грубо, не нежно - сдержанно и безразлично. И от его удивительно-тонких, но сильных пальцев, расползается жестокий и злой холод.

...Оркестр - невидимый, укрытый на бельэтаже - взял первую волнующую ноту, разбив наваждение. Иришь глубо вдохнула, делая вид, что не замечает предательской дрожи. Закрыла глаза, отгораживаясь, укрываясь от тяжелого взгляда Эрелайна сотнями обнаженных лезвий-ресниц, - и вместо бальной залы Круга фей перед ней восстал из эфирных струн и мелодий ее любимый класс танцев.

Матушка у фортепиано, перед ней, рука об руку - брат. Младший. Роальд не выносит танцев.

...И когда вновь взвились скрипки и альты, когда тонкая мелодия фортепиано всколыхнула заколотые волосы, взметнула подол платья и влилась во вздымающуюся грудь, она была уже не здесь - и танцевала не с ним. А по сладко шепчущему, отзывающемуся на каждый шаг, паркету кружилась не зимняя безжалостная стужа - весенний вихрь.

Музыка для этого танца вовсе не гулкое завывание труб, не тонкие вскрики струнных, а звонкая песня капели, веселый щебет птиц и тихое цветение первых, робких еще цветов - арфа и флейта, свет и жизнь, радость и тепло. Созидание, воплощение, возрождение и вечный круговорот против смерти и тьмы, воя волчьих стай и злого лунного света.

Это был ее танец, только ее. Не танец даже - всплеск чувств, заключенный в одно мгновение.

...Музыка стихла, кажется, почти сразу - и почти никогда. Иришь замерла в изящном па, плавно выпрямилась и приняла благодарность за танец: тихое разлившееся в воздухе молчание. Восхищение, уважение, признание... Ее признание.

Иришь сделала шаг назад, к лестнице. Окинула гостей полускрытым в ресницах взглядом - загадочным, непонятным - и присела в реверансе, благодаря за внимание.

...И, развернувшись на носках, едва не столкнулась с оказавшейся неожиданно близко матушкой.

– Дивный танец!
– мурлыкнула она, жеманно и сладко щуря янтарные глаза.
– Как, впрочем, и всегда. Надо думать, это не заслуга твоего партнера?

– Танец - это искусство,- ледяным тоном отчеканила Иришь.
– Как художник рисует палитрами и кистью, так я сплетаю из своей страсти кружево танца. Ты права. Заслуги нет. Никакой, - и, не меняя голоса, чтобы мать не заметила проскользнувших заинтересованных ноток, спросила: - И как тебе мой будущий супруг?

– Замечательный. Совершенно не представляю, чем ты так недовольно, - улыбнулась Айори.

Иришь замерла, на мгновение лишившись дара речи. А потом зашипела сквозь зубы:

– Смеешься?! Ты видела его взгляд?

– Видела, - чуть помрачнев и изволив, наконец, выказать истинные эмоции, сказала Правительница.
– Тяжелый и темный, очень темный. Но и в помине не такой страшный, как ты говорила.

"Не лжет, - неприятно удивилась Иришь, и неожиданно поняла, что не так.

Мать смотрела, но не видела, замечая только то, что ожидала увидеть. А Иришь пытливо, мучительно, истязая саму себя, вглядывалась в бесконечное море, в тьму, плещущуюся на дне его глаз - и тонула, захлебываясь в ней.

"Она никогда не поймет. Никогда".

Как Иришь никогда не перестанет вглядываться в бездну...

– Вот упрямица!
– укоризненно сказала матушка и схватила ее за руку, потянув за собой.
– Пойдем! Я уверена, если вы поговорите с ним, ты, наконец, прекратишь передумывать себе невесть что.

– Каждый видит лишь то, что хочет увидеть.

– Вот именно! Идем!
– нетерпеливо подстегнула она, потянув упирающуюся Иришь за собой.
– Уже почти полночь!

– Какие разговоры на балу?
– заупрямилась альвийка, отчетливо чувствуя, как тонкие мамины пальцы с совсем не женской силой впиваются в ее запястье, врезаясь в белый атлас кожи, оставляя темные цветы синяков...
– Шум, голоса, музыка...

– Для этого вокруг разбит парк. Идем!
– не терпящим возражения голосом оборвала матушка.

***

Эрелайн пытался отыскать среди пенного кружев, шелеста шелка и роскошного блеска парчи зелено-золотое или черное платье, но тщетно: ни Висении, ни Сэйны не было видно.

"Я же говорил держаться рядом со мной!" - скрипнул зубами Эрелайн.

Да. Рядом и "держась незаметно". Изумительно противоречивые приказы! Нет, вокруг вьется так много девушек, что Сэйне ничего не стоило среди них затеряться...

"Не стоило бы, - с мрачным удовольствием процедил он.
– Если бы она одела не такое заметное платье!"

Злость - пока тихая, обреченная, поднималась в груди. Было решительно нечего делать... вернее, как раз-таки было, что, но не здесь! До момента, когда он смог бы покинуть зал, не оскорбив никого ранним уходом, оставалось еще не менее получаса, и все, что ему оставалось - ждать, высматривая затерявшихся среди всплесков кружев и искристых брызг смеха гостей.

Смех, всюду смех: сухой и игристый, точно вино Elv'inor; хрустально-звонкий, как переливы серебряных колокольчиков; глубокий и пьянящий низкой альтовой нотой... Смех шел за ним неотступно, неотрывно, шаг в шаг... Его звали, что-то говорили, и Эрелайн, кажется, даже отвечал, улыбаясь, порою отшучиваясь, - но не замечал этого. Перед глазами мелькали огни, сотни и тысячи огней канделябров, акварельные росчерки платьев - золото, лазурь, пурпур, индиго, бордо, серебро... Он закрыл глаза, лишь бы не видеть их, лишь бы оказаться не здесь, но отблески великолепия бала по-прежнему стояли перед глазами, а щебет, смех и глупые россказни лишь грянули с новой силой.