Увертюра ветра

Shie-thany обхватила себя за плечи, поджала ноги, и вся как будто съежилась, глядя в огонь.

– Миринэ, - позвал я.
– Ну, не дуйся! Я не могу взять тебя с собой. И никого не могу. Я же не прощу себе никогда, если по моей вине что-нибудь случится!

– Иди к драконам!
– огрызнулась она и тут же прикусила язык, поняв, что сказала.

– Обязательно, - улыбнулся я.
– Ну, хватит! Смотри: кругом Беллетайн! А ты грустишь!

– Да кому он нужен, этот Беллетайн, после всего!

– Хочешь, потанцуем?
– самоотверженно предложил я.

– Не надо, - всхлипнула она.
– Я помню, как ужасно ты танцуешь!

– Ну, подумаешь, пару раз на ногу наступил и в фигурах запутался, - надулся я.

– Смысл-то не в этом!

– Ты был ужасным другом, - горько рассмеялась она.

– Зато собеседник хорошим, - нашелся я, несколько обиженный сугубо негативной характеристикой.

– О да! Хорошим. И ужасным кавалером. "А сегодня на конференции леди Лиан Шидари разгромила теорему Садорского!". "Ты слышала о модели Рин-Гвениэр?". "Только послушай какую, чушь мне сегодня доказывала Ленесс!". "Театр? Какой театр? Прости, я совсем забыл! Сегодня конференция по симметричным построениям в пределах нестабильного поля, я выступаю с докладом. Придешь посмотреть? А театр... завтра сходим...". "Какая консерватория? Сегодня ведь ежегодное заседание Торлисского научного общества! В другой раз, хорошо?"

– Ну... какой-никакой толк от меня был, - смутился я, угадывая в голосе Миринэ собственные интонации.
– Подарки, например, выпечка по утрам... И цветы!

– Да. Цветы, - согласилась Миринэ саркастично.
– Ирисы, на которые у меня аллергия!

– Да?
– удивился я. И обиделся.
– А почему ты не сказала?!

– Я не сказала?
– развеселилась Shie-thany.
– Я говорила! Трижды!

– Не помню такого...
– пробормотал я.

– Конечно, не помнишь. Ты небось и не слушал! Думал о доказательстве теоремы какого-нибудь Беллири...

– У тебя действительно аллергия?
– я расстроился.
– Какая жалость! Ирисы всегда напоминали мне тебя. Такие же тонкие, нежные, прекрасные и синеокие...

– Увы.

Мы замолчали.

Беллетайн кружил лесные поляны в вальсе бала цветов и костров, пьянящих трав. Но это было так далеко... Совсем не про нас и не для нас.

– Спой мне, - вдруг тихо попросила Миринэ.

Руки вздрогнули, и тростинка выпала из пальцев.

Искры взметнулись из костра.

– Хуже, чем пою, я только играю. Ты же знаешь, - сказал я с укоризной.
– Тем более, здесь не на чем..

– В самом деле?
– улыбнулась Миринэ, лукаво сверкнув васильковыми глазами, и протянула мне изящную, светлую, отполированную до мягкого блеска гитару.

– Миринэ!
– возмутился я полушутливо.
– Прекрати.

– Спой мне, пожалуйста.

И взгляд, которому я никогда не мог отказать.
– Спой что-нибудь... для меня.

Я принял гитару. Она казалась совсем невесомой. Гриф лег в руки, как влитой, словно для них выточенный.

Что тебе сыграть, прекрасная Shie-thany? О деве-птице из края снов и далеких северных грез?

Или о том, кто любил больше жизни, и готов был отдать все за нее? О любви, что дарила безудержное счастье - и сожгла сердце в огне?

Или о том, по чьему пути идут ночь и зима, оставляя изморозь на палых листьях и кромку льда на зеркалах лесных озер? О том, кто вечно один, всегда один, отдает всего себя без остатка тем, кто его ненавидит и уже плетет ложь?..

Или о...

Я ласково провел по струнам, уже зная, что буду петь.

То, что принес мне ветер...

Мягкий перебор, вздох струн, - и голос, чуть хрипловатый на первых нотах; уже отвыкший от нот и песен.

...пальцы перебегают по грифу, и струны поют под ними - кажется, уже тогда, когда я только собираюсь их коснуться.

Я не смотрю ей в глаза. Не зачем.

Это песня и так ее, вся без остатка. Только ее.

Когда последний отголосок серебряных струн затих, и пьянящее волшебство музыки отпустило меня, тишина упала на нас, как расшитый жемчугом полог. Шепотки ночного леса затихли. Беллетайн - хмельной, игривый, одуряющей безумием весенней ночи - замер, не решаясь перебивать тогда и заговорить теперь. Fae больше не кружили хороводов под сенью древ, не плескались в темных, словно сотканных из ночи, водах. Шум и смех, заливистый, пьянящим сумасшедшей радостью и восторгом, затих. Как затихла и музыка, вся остальная. Больше не гремели танцы, не прыгали через костры сбросившие груз тревог и условностей Shie-thany... На Лес опустилась тишина и какое-то робкое, трогательное молчание.

Я уже тысячу раз проклял тот миг, когда согласился. О, об этом же только и можно мечтать: опозориться на весь Беллетайн!

В кронах раздалось какое-то подозрительное шуршание. Я пригляделся и выругался.

– И вы туда же!
– зло воскликнул я, слишком раздосадованный и раздраженный, чтобы сдерживаться.

Цветочницы, поспешно подобрав пышные юбки, затрепетали крылышками и затерялись в листве, удирая от гнева сказителя.

Я был зол, обескуражен и смущен. Или, скорее, наоборот: смущен - и уже оттого зол и обескуражен. Гитара, которая еще недавно так нежно и ласково льнула к рукам, теперь жгла их воспоминанием о позоре. Я отложил ее - резко, небрежно, выплескивая раздражение. И тут же пожалел об этом, устыдившись, когда она глухо стукнулась о поваленный ствол и надрывно всхлипнула струнами.

– Для меня, но не только мне, - тихо сказала Миринэ с какой-то необъяснимой, невыразимой горечью, которую я не мог понять ни в скупых словах, ни в темноте ее взгляда.

Она порывисто поднялась. Небрежно стряхнула штаны от соринок, налипших трав... Я вскочил следом, чуть не уронив гитару. Чудом подхватив ее, не глядя пристроил ее рядом и только сейчас запоздало обернулся к Миринэ. Она уже стояла на краю поляне, странно смотря на меня.

– Я провожу...
– начал было я, но осекся.

– Не стоит, - отрезала она. Глаза - больше не сине-лазурные, ясные и прозрачные, а темные, мятущиеся, как сердце шторма.

...она давно ушла, а все я смотрел ей вслед и никак не мог понять этих переменчивых, непокорных и непостоянных, глаз.

***

– Я пойду.

Камелия вскинула на меня взгляд удивленно расширившихся глаз. В нем так и читалось неверящее: "Как можно уйти с Беллетайна?"

Легко, маленькая леди. Тем, для кого он пахнет не луговым медом, а горькой полынью, с привкусом дымных пожарищ - легко.

– Но как же...
– начала она, искренне расстраиваясь за меня. И такой забавной она была в своей смешной, искренней и детской заботе о других, что мне захотелось рассмеяться.

...Я нашел их на одной из затерянных в Лесу полян, среди круговерти танцев - неистовых, наполненных хмельной радостью и искренней простотой. Нэльвё и Камелия сидели рядышком на поваленном дереве, с кружками хмельного меда в руках, и о чем-то болтали. По счастливым, разгоряченным лицам было видно, что они только-только шагнули из круга танцующих. Я улыбнулся, заметив вплетенные в непривычную тугую косу девушки белые лилии. Кажется, маленькая леди, так непохожая в своей непосредственности на и на смертных, и на aelvis, покорила fae.