Увертюра ветра

После ужина - любезно принесенного к ней в покои - Иришь немного ожила. Во всяком случае, смогла заставить себя сесть и полистать любимые книги. Пробовала играть, но почти сразу с сожалением зарыла крышку фортепиано: у нее не осталось ни единой эмоции, ни капельки чувства - ничего, что можно было бы переплавить в музыку. Книги немного развеяли дождливую пелену, застелившую ее взгляд. И она сама не заметила, как уснула.

Но это было вчера. "Сегодня" началось на рассвете визитом Айори - и, начиная с него, превратилось в сущий кошмар. Венчание, как всегда в Зеленых Холмах, начиналось с последним лучом солнца, но первые гости прибывали уже после полудня, и их надлежало встречать будущим супругам...

При мысли об Эрелайне сердце Иришь испуганно и отчаянно сжалось.

Страх, упрямство, жалость к себе, надежда, ненависть, сомнение... Противоречиво, невыносимо противоречиво!

За последние сутки она столько раз думала об этом, что сейчас просто не в силах была начинать все снова. И зачем думать? Все уже решилось, просто и жестоко.

Иришь не могла обречь его на смерть. Не могла - и все, как ни пыталась убедить себя в обратном. Выбор, который она так боялась сделать, истязая себя сомнениями, никогда не существовал. Оставалось только принять его.

– Вы были правы, Беата. Ириенн действительно прекрасна.

Девушке дорогого стоило не скривиться при мягких, обманчиво-ласковых нотках знакомого голоса.

Ей следовало бы приветствовать мать реверансом - почтительным, сдержанно радостным - и робкой улыбкой. Следовало бы. Но она осталась сидеть, даже не повернув головы в знаке внимания. Будь на ее лице написан хоть малейший оттенок чувств, и этот жест выглядел бы оскорбительным, а так - просто отсутствующим. Равнодушным. Это, конечно, не правда.

Не вся правда.

Иришь не выказывала истинных чувств, потому что они - слабость, а быть слабой перед матерью она не могла. Поддайся ей на мгновение, уступи хоть даже самую малость и проиграешь.

Гнев, злость, отчаянье - все спряталось за лживым равнодушием. Лицо Иришь казалось прекрасной застывшей маской, безупречной... и неживой. Улыбка не касалась ее губ, черты не искажались ни тенью тревоги, ни радостью, а в глазах, потемневших от слез, невозможно услышать и отголосок чувств.

Маска, не лицо. Неживая лживая маска. Чересчур идеальная, слишком совершенная, чтобы быть живой.

Ей вдруг стало жутко, и Иришь опустила ресницы, разрывая странный и страшный взгляд с той, кто смотрит на нее из глубины зеркала.

Зашелестели юбки, скрипнул паркет под чьими-то легкими шагами. Тяжелый, удушающе-сладкий аромат любимых матушкиных сжал грудь стальными кольцами, золотистый локон мазнул по плечу, и ее ласково обняли за плечи.

От прикосновения матери Иришь болезненно выпрямилась, точно натянутая до звона струна, но губы не дрогнули в презрении.

– Поверить не могу, что настал этот день, - улыбнулась Айори из зеркала. Золотой взгляд, золотые серьги, золотые кольца, золотая корона в золотых волосах, золотое шитье на пенно-золотом платье... Цвет не янтаря, не солнца, а именно золота.

Золото... Изменчивый кровавый металл, неверный и лживый. В этом вся она - ослепительная и обманчивая, ведущая за собой во тьму. В бездну.

– Я тоже.

– Ну же, душа моя! Улыбнись!
– улыбка - не золотая, а карминно-алая - коснулась ее губ, пальцы ободряюще огладили плечи, а сама она мягко прильнула к стулу, склонившись к дочери: - Ты будешь самой прекрасной из всех! А этот день - твоим! Все поклоны, восторги, вся музыка - твоя и в твою честь! Это ли не чудесно?

Дрожь брезгливости и злости пробежала по рукам. Губы Иришь дрогнули, и она попыталась улыбнуться:

– Чудесно, мама. Я ужасно рада.

И ведь верно! Действительно - ужасно.

Айори выпрямилась. Отошла на шаг, окидывая ее взглядом... и Иришь увидела то, что заставило ее похолодеть. Увидела самое чудовищное, самое невозможное, самое ужасающее, что только можно увидеть - и чего бы лучше бы никогда не видела и не знала!

Иришь увидела в ее глазах любовь.

Любовь! Все, что Айори делает и когда-либо делала, она делает не для себя - для них! Все ее лицемерие, вся эта игра масок и лживость только для того, чтобы сделать их счастливыми!

В соответствии со своими представлениями, разумеется.

Рыжеволосая Alle-vierry бесконечно ласково погладила ее по плечам, улыбнулась и ободряющего сказала:

– Все будет прекрасно, душа моя. О таком мы не могли и мечтать! Я обещаю.

Напоследок сжав ее плечи, ободряя, Айори развернулась - и, всплеснув золотистом платья, летящей, невесомой походкой покинула будуар.

Иришь не сводила взгляда с ее отражения, исчезающего в зеркальных далях. И, не удержавшись, обернулась - сама не зная, зачем.

– Леди-леди!
– защебетали испуганные фрейлины, о которых она уже успела позабыть.
– Не шевелитесь! Не делайте таких порывистых движений! Будьте осмотрительны! Ваша прическа, Ваше платье!..

Внезапное раздражение, усиленное не проходящей мигренью и коротким разговором с матерью, захлестнуло ее с головой. Пальцы сжались: уже не нервно и отчаянно, а в попытке сдержать переполняющий гнев.

– Прочь, - негромко сказала Иришь, прикрыв глаза. Молоточки мигрени уже ударяли в виски, заставляя ее морщиться и прикусывать губу в надежде заглушить одну боль другой.

– Прочь!
– рявкнула она, громче и злее, когда фрейлины даже не шелохнулись от прошлого ее приказа.
– Немедленно! Вы не слышите приказ?

Ставший жестоким и злым голос заставил фрейлин занервничать и засомневаться, но не исполнить приказ.

– Нам велено...
– нерешительно начала одна из девушек - та, что занималась ее прической, с серебреными ножницами - но, встретившись с уже не мглисто-туманным, а ледяным до прозрачности и ясности северных вод взглядом, осеклась. И, почтительно склонив голову, молча покинула будуар.

Иришь с ненавистью поглядела на свое отражение. Из зеркала на нее смотрела не она сама, а кто-то другой. Хотелось сорвать с себя платье, растрепать кудри, вырвав из сложной прически все шпильки и гребни, смыть белила...

Хотелось, но нельзя. Потому что с Айори бессмысленно воевать. Она ослеплена своей безумной любовью и пойдет на все, чтобы добиться для них счастья, даже против воли. И это ее стремление оправдает любую жестокость. Не подчинишься - заставит любой ценой.

Иришь коснулась зеркала, соприкасаясь кончиками пальцев со той, кто смотрела на нее из зазеркалья.