Увертюра ветра

Эрелайн молча подал ей локоть, больше не пытаясь начать разговор. Иришь колебалась, неспособная преодолеть страх и коснуться его руки.

В старых сказках смотрящие в ночь могли выпивать жизнь прикосновением так же, как и взглядом.

Не выдержав мучительности выбора, она все же вскинула на него взгляд - и тут же отвернулась. Бездна небесного колодца, холодной зимней ночи не ушла из его глаз, но теперь она смогла увидеть за ней его настоящего.

Смогла - и, все еще колеблясь, не решаясь, несмело взяла его под локоть.

***

Закатное солнце вересковым медом лилось из высоких окон, пронизывая каждую пинту легкого и прозрачного воздуха и ложась на паркет узорчатым кружевом. Малая бальная зала, светлая и просторная, предстала во всем своем великолепии.

Иришь стояла в дверях, под руку с Эрелайном, нервно поджав губы и неосознанно сминая нежные стебли белых лилий. Вот-вот должна политься музыка, первой нотой в увертюре ее трагедии, начаться церемония - и тогда пути назад уже не будет.

"Ты будешь свободной, - твердила про себя Иришь, как заклинание, цепляясь за мечту, которой жила, дышала всю жизнь.
– Свободной!"

Которой жила, дышала - и не могла позволить не сбыться. Особенно сейчас. Иришь больше всего боялась, что все может разрушить глупый, ничтожный в своем малодушии и трусости страх: скажем, отнимутся ноги, и она не сможет сделать ни шага.

Страх... Иришь мельком, словно против своей воли, взглянула ему в глаза.

На этот раз Эрелайн успел перехватить ее взгляд. И улыбнулся, как обычно - едва заметно, уголками губ, немного печально. Только сейчас за этой улыбкой она увидела бесконечную усталость.

Иришь вдруг поняла, что он не спал этой ночью. И прошлой, кажется, тоже не спал...

Музыка не грянула, не полилась - вплелась в воздух волнительной трелью, дрожащей мелодией. Иришь сама не заметила, как шагнула вперед - и не остановилась, околдованная волшебством переливов и золотых бликов.

Ее шаги были так легки, будто она вовсе не касалась пола. Мимо проносились чьи-то платья, веера и взгляды из-под ресниц, вились чужие косы и лились лукавые речи, но она не замечала ничего кроме распахнутых окон, золота прощающегося дня - и жрицы, чей тонкостанный, хрупкий силуэт почти исчезал в водопаде света.

Спину ласкали, жгли и то вкрадчиво, то торопливо и порывисто касались чужие взгляды. Иришь шла, гордо вскинув голову, с безупречно ровной осанкой. Шаг за шагом, зал таял, плавился, неотвратимо уносил все дальше от дверей - и все ближе к дальней стене, где ждала заключенная в витой чаше ее судьба.

Они остановились перед жрицей, не дойдя пары шагов. Она казалась обманчиво юной в белом, невесомом и струящемся платье. Глаза, серо-зеленые, лучились светом и удивительной легкостью, ясностью. Прожитые годы, горести и печали не ложились на ее плечи нестерпимой тяжестью; не сдавливали грудь, мешая дышать. И чернили взгляд.

– Лорд Эрелайн, леди Ириенн, - неожиданно глубоким голосом начала жрица.
– Когда вы разделите солнечный кубок, ваши судьбы переплетутся. Вы станете друг другом, станете одним - и будете неразлучны, неделимы. Одна жизнь - и одна смерть. Вы восстанете из солненого света, уже вместе. Вы действительно хотите этого? Вы готовы здесь и сейчас?

От ее слов, давно утративших смысл и уже не имеющих власти, у Иришь побежали мурашки. И сердце вдруг сбилось, пропуская удар.

"Просто слова, - успокаивающе подумала она, - только слова, и ничего больше".

– Да, готов, - раздалось рядом, сдержанное и решительное.

– Да, - выдавила из себя Иришь, сама не понимая, отчего медлит и что ей мешает.

Жрица протянула руку к стоящему рядом кованому треножнику. Бережно взяла с него кубок, выточенный из кварца, на тонкой высокой ножке и бесконечно изящный. Вскинула голову и, сощурившись от льющегося света, стала неотрывно смотреть в окна, вслушиваясь к чему-то понятному только ей. Жрица должна поймать последний луч заходящего солнца. И тогда вересковый мед, плещущийся в кубке, вопьет в себя его волшебство.

Когда-то, в стародавние времен, вдруг вспомнила Иришь, и слова жриц имели силу, не были пусты. И те, кто хотел соединить свои судьбы в одну, должны были испить из чаши не вересковый, а солнечный мед - не обласканный солнцем, а рожденный, сотканный из него.

Сейчас такого не встретишь. Говорят, жрицы забыли, как творить настоящие чудеса. Но Иришь не могла поверить в этом. Чудеса остались. Просто больше никто не хотел менять свою судьбу.

Приближались сумерки. Солнце садилось за горизонт, и его косые лучи, еще недавно расцвечивающие пол, перебежали на стены. Время тянулось патокой - вязкой, густой. Ждать было не выносимо.

Девушка незаметно переступила с ноги на ногу. Стоять было невыносимо - так она устала за этот безумный день. Ну, когда же?

Иришь, хоть и не любила светские мероприятия, не раз бывала на свадьбах. И Ритуал проходил всегда одинаково, но длился по-разному. Она каждый раз внимательно неотрывно следила за жрицей, вслушивалась в тишину зала - и всегда пропускала момент.

И пропустила сейчас, вздрогнув, когда жрица резко воздела руки с чашей. Букет лилий, который так отчаянно шел к ее волосам и платью, едва не выпал из ослабевших пальцев. когда туманная дымка ушла глаз жрицы, а сами они вспыхнули зеленью.

Чаша налилась светом, став на мгновение полупрозрачной. И угасла вместе с враз потускневшим, выцветшим небом. "Солнце зашло", - с неожиданной ясностью поняла Иришь. Зашло не сейчас, раньше. Когда жрица только воздела руки.

Последние отсветы солнца погасли, унося с собой расцветившее зал золото. В хлынувшем из окон сумраке тускло мерцал только обласканный солнцем кубок. Иришь невольно поежилась: ей показалось, что с поздним вечером в бальную залу пришел и холод.

Жрица опустила руки с чашей - так, чтобы она оказалась на уровне груди - и протянула им. Эрелайн принял ее, склонив голову в знак благодарности. Поднес кубок к губам, и, слегка наклонив, сделал несколько глотков. И передал ей.

Иришь, от волнения забыв, куда нужно было деть злосчастный букет, в нерешительности замерла. Передать матери нельзя - она в пяти шагах, слева. Пристроить тоже некуда.

Поколебавшись, но ничего не придумав, она приняла чашу. Измученные лилии вжались в граненый кварц.

Руки тряслись.

...Какая-то неясная тревога витала в воздухе, звенела в напевах флейт и скрипок. Тревога нависала над ней чьей-то пугающей тенью, стояла за спиной.

Иришь поднесла чашу к губам и вдохнула тонкий, дрожащий цветочный аромат, горько-сладкий. "Не вересковый", - с удивлением поняла она.