Уютная душа

После того как Максимов потрудился в операционной несколько дней, в сестринской за ним прочно закрепилась кличка «гнида», в связи с чем штатный отрицательный персонаж Миллер был переведен в положительные. Все познается в сравнении.

Правда, Максимов и сам не слишком стремился оперировать, брал только самые простые, типичные случаи.

«Кажется, ученый он тоже весьма средний, — подумала Таня. — Поэтому для поддержания в семейном кругу мифа о собственной гениальности Борису следовало удалить меня из клиники. Но как же такому посредственному человеку удалось сделать столь блестящую карьеру? Да, Борис написал две диссертации, кандидатскую и докторскую, но то же самое сделал Миллер, однако он не продвинулся дальше второго профессора кафедры».

Таня знала, что успешные карьеры в медицине делаются или благодаря влиятельным родственникам, или благодаря счастливому случаю — если доктору удается вылечить какую-нибудь важную персону, а важная персона не чужда благодарности.

В жизни ее мужа не было ни того ни другого. Может быть, все дело в ревности? Таня вспомнила исторический анекдот о выборах папы. Не желая уступать высокий пост друг другу, кардиналы выбрали папой самого немощного.

…Она сварила себе кофе. Жаль, что дома нет вина, сейчас в самый раз было бы выпить для успокоения нервов.

Ясное дело, попав в круг знаменитых хирургов города, людей весьма обеспеченных, Борис должен был «соответствовать». Он тратил много денег на одежду и мужские аксессуары, чтобы казаться состоятельным человеком, Отсутствие машины объяснял нежеланием стоять в пробках, а в дом, где было далеко до евростандарта, почти никого не приглашал.

Таня вела хозяйство очень скромно, за крупами и кофе ездила на оптовую базу, мясо тоже закупала большими порциями, вместо готовых колбас делала паштеты или варила телячьи языки. Борис любил рыбу, и каждую неделю Таня засаливала ему горбушу по семьдесят пять рублей за кило.

Борис никогда не отдавал ей зарплату, она даже не знала, сколько он получает. Хозяйство велось на ее деньги, а муж копил свои кровные в неизвестном ей месте. Время от времени он, не посоветовавшись с Таней, тратился на крупные покупки, хотя она была уверена, что современный холодильник пригодился бы им больше, чем огромный телевизор, а новая газовая плита нужнее компьютера последней модели — ведь для научной работы Борису вполне хватало и старого.

Но как-то ей удалось привыкнуть даже к тому, что, демонстрируя обновку — итальянские ботинки за четыреста долларов, Борис и не вспоминал, что его жена третий сезон ходит в одних и тех же турецких сапогах. Ему необходимо выглядеть хорошо, к этому его обязывает положение, а ей-то зачем? Она замужем, завлекать мужчин ей не нужно, на работе она ходит в форме, дома — в спортивном костюме, а для того чтобы дойти от дома до работы, достаточно одной пары джинсов и пуловера.

Кроме того, говорил он, с ее фигурой как ни нарядись, красоты не прибавишь.

…Таня посмотрела в темное окно кухни и невесело усмехнулась. Десять лет она прожила с человеком, который постоянно обижал и оскорблял ее, но, странное дело, это не отталкивало, а еще сильнее привязывало ее к нему. Таня считала его замечания заслуженными и справедливыми, укреплялась в мысли, что она непривлекательная женщина и плохая жена и не будет нужна никому, если Борис ее бросит. И чем хуже он относился к ней, тем больше она за него цеплялась.

В самом деле, почему бы ей и не мыть полы, если за это платят тридцать тысяч? А Миллер… Незачем им видеться, она ведь с ума сойдет, заново переживая свой позор при каждой встрече.

Нужно забыть о нем как можно скорее. Ужаснее всего душу изматывает сожаление о том, что могло бы быть…

Миллер рассказал Валериану Павловичу о своей выходке, опустив причины, заставившие его ударить Максимова.

Криворучко расстроился.

— Конечно, — сказал он, — двинуть Максимову по физиономии — вполне естественное для нормального человека желание, но если бы все, кому этого хотелось, так и поступали, он не вылезал бы из травмпункта.

Однако сделанного не воротишь. Посовещавшись, они решили, что Миллеру нужно увольняться из клиники как можно скорее. Криворучко начал обзванивать знакомых, подыскивая для Миллера место, но пока профессор мог твердо рассчитывать лишь на должность продавца красок, которую ему обещал тот же Чесноков.

Перед скорым расставанием профессорами завладела грусть. После окончания рабочего дня они подолгу засиживались в кабинете, пили чай с коньяком и предавались воспоминаниям. Потом шли по темному больничному саду, петляя между корпусами, и Дмитрий Дмитриевич не мог себе представить, что наступит день, когда ему больше не придется ходить этой дорогой.

— Это хорошо, что ты уходишь, — сказал Криворучко, выключая верхний свет. Вместо него он зажег настольную лампу, отчего в маленьком кабинете сразу стало теплее и уютнее. В этот раз на чай с коньяком был приглашен и только что освободившийся с дежурства Чесноков, но старый профессор не был настроен соблюдать субординацию. — Борька все одно жизни бы тебе не дал. Не такой это человек, чтобы простить подчиненному талант… Слушай, Дим, а не позвонить ли нам Колдунову? Может, он найдет место для диссидента?

Миллер покачал головой:

— В Военно-медицинскую академию мне не пробиться. Я никогда не служил, даже на сборы не ездил. У меня было освобождение, как у единственного кормильца.

Тут подал голос телефон.

Рентгенолог орал так, что Дмитрию Дмитриевичу пришлось держать трубку на отлете.

— Да, я разберусь. И накажу. Обязательно накажу, — пообещал он и повернулся к ординатору. — Послушайте, хоть вы и Чесноков, но горе вы мое луковое! Сколько можно издеваться над дедушкой русского рентгена? Человеку скоро девяносто лет, а он сидит тут по ночам, описывает снимки за смешную зарплату. Для таких, между прочим, обормотов, как вы. Я-то и без него рентгенограммы читать умею, а вы? Вот обидится старик, уйдет на пенсию, останетесь без дежурного рентгенолога. И как бы будете диагнозы ставить?

Чесноков хихикнул и неубедительно пробормотал, что он ничего не делал.

Криворучко заливисто расхохотался:

— Ничего не делал, как же! А кто гонялся за медсестрой Степанковой и опрокинул на голову Моисея Ароновича горшок с традесканцией?

— Я не нарочно!

— Ну да! А консилиум с медсестрой Степанковой вы тоже не нарочно устроили над телом? Представляешь, Дим, сидит бедный Аронович, потирает шишку от традесканции и слышит следующее: «Стас, а вдруг он теперь останется идиотом?» А Стас авторитетно отвечает: «Не волнуйся, дорогая, он тридцать лет в армии служил. Хуже его голове уже не станет».

— Чесноков, да как вам не стыдно!

— Ничего, Дима, Аронович тоже недаром жизнь прожил. Как он тебе отомстил, Стас, расскажи!

— Известное дело, — смущенно засмеялся Чесноков. — Сели мы чай пить, и стал Аронович на горькую судьбу жаловаться. Мол, как пошел в рентгенологи, так все! Будто отрезало! Якобы он с двадцати трех лет полный импотент. Я со страху чуть не помер, каждый день же в рентген-кабинете тусовался, снимки разглядывал.

— А я-то думаю, что это вы последнее время к рентген-кабинету на пушечный выстрел не подходите! — расхохотался Миллер. — Но, Стас, все-таки не стоило говорить новому диспетчеру приемного отделения, что наш рентгенолог настоящий аристократ и у него двойная фамилия. Она поверила.