В глубь времен

— Максимальную, — ответил Пайкан.

— Максимум, скорость семнадцать, записано. Осторожно при ускорении!

Несмотря на предупреждение, горизонтальное перемещение вдавило Элеа в ее кресло и отбросило Пайкана прямо на нее. Женщина засмеялась и взяла обеими руками его длинные белокурые, еще влажные волосы, начала легонько покусывать его щеки, нос, губы.

Они больше не думали о тех испытаниях, которым они подверглись, об угрозах, о войне. Они летели к мирному приюту. Может быть, секундному, не стойкому, иллюзорному, где в любом случае на них навалятся большие проблемы. Но эти заботы должны начаться завтра. Переживать несчастья заранее — значит испытать их дважды. Сейчас момент радости, и не нужно его отравлять.

Идиллию внезапно оборвал вой сигналов тревоги. Они испуганно поднялись. Над пультом управления мигала красная лампочка.

— Общая тревога, — объявил диффузор. — Все полеты аннулированы. Мы возвращаемся на стоянку самым коротким путем. Вы немедленно должны занять свои мобилизационные посты.

Аппарат развернулся и начал головокружительный спуск. Через прозрачный иллюминатор можно было увидеть сумасшедший балет домов развлечений, которые со все увеличивающейся скоростью приближались и засасывались Зевом, как маленькие мыльные пузыри.

Ракета замедлила ход и заняла место в кругу. Все аппараты, дома и ракеты, которые находились на Поверхности, получили приказ вернуться. Их здесь кружили многие тысячи. Их круг покрывал весь лес и озеро.

— Она возвращает нас в город! В западню! — прошептала Элеа. — Нужно прыгать!

В тот момент они летели над озером с очень маленькой скоростью и на высоте, с которой уже можно было прыгать. Но во время полета двери блокировались. Они уже покидали озеро и взлетали над густой массой деревьев. Пайкан ударил в пульт управления. Аппарат вздрогнул, поднялся вверх, затем опустился, раскачиваясь, снова поднялся, всякий раз теряя высоту, словно падающий осенний лист. Он снес верхушку огромного дерева, поднялся, спустился и ударился о гигантское пальмовое дерево. Там он и остался, насаженный, как яблоко на карандаш…

* * *

…Они лежали рядом на берегу озера на мягкой траве. Рука Элеа в руке Пайкана. Их широко раскрытые глаза смотрели в ночь. Зев засосал последние неуклюжие ракеты, и на небе не осталось ничего, кроме звезд. Они смотрели в ночное небо и продолжали в безграничном и безразличном пространстве свое прерванное путешествие надежды.

Перед ними над линией озера поднималась Луна. Она была покрыта, как коконом, клубами дыма, деформирована и окрашена в красный цвет. Ее темную сторону озаряли пурпурные отблески. Иногда она загоралась почти вся от короткой молнии, похожей на солнечный луч, — безмолвное изображение разрушения мира, предложенного людям самими людьми.

Даже здесь, ночью…

Стараясь не двигаться, не глядя друг на друга, влюбленные переплели пальцы и прижали свои ладони.

В лесу жалобно заржала лошадь; птица, потревоженная во сне, свистнула и снова уснула. Легкий ветер пробежал по их лицам.

— Можно будет уехать на лошади… — прошептал Пайкан.

— Уехать, куда?.. У нас не осталось выхода… Все кончено…

Она улыбалась, глядя в ночь. Она была с ним. Все, что случится, случится с ним вместе с ней, с ней вместе с ним.

Послышалось более близкое ржание и мягкое шуршание травы под копытами лошади. Они поднялись. Лошадь, белая, как Луна, подошла к ним, остановилась и наклонила голову. Элеа запустила руку в длинную гриву и почувствовала, что лошадь дрожит.

— Она боится, — сказала Элеа.

— Она права…

Элеа увидела контур его руки, протянутой, чтобы обвести горизонт. Вокруг них ночь зажигала огни, как будто бы дальние грозы.

— Сражение… В Гонда-17… Гонда-41… Енава… Зенава… Похоже, что они высадились повсюду…

Глухой грохот последовал за молнией. Он шел беспрерывно, со всех сторон окружая их и приближаясь.

Этот грохот разбудил всех лесных животных. Птицы взлетали, пытались вернуться в свои гнезда и бились о ветки и листья. Из леса выбежали испуганные лани и столпились вокруг людей. Подошла голубая лошадь, невидимая в ночи, и маленькие медлительные древесные медведи, и черные кролики с короткими ушами, белый хвост которых бился оземь.

— Прежде, чем закончится ночь, — заговорил Пайкан, — здесь не останется ничего живого, ни одного зверя, ни одной травинки. А те, что защищены толщей поверхности, протянут еще несколько дней, а может быть, несколько часов. Я хочу, чтобы ты вошла в Убежище. Я хочу, чтобы ты жила…

— Жить?.. Без тебя?.. — она прижалась к нему и подняла голову. Он видел, как в ее глазах отражались звезды. — Я буду не одна в Убежище. Там будет Кобан. Ты подумал об этом?

Он встряхнул головой, отбрасывая эту мысль.

— Когда мы проснемся, я должна буду родить от него детей. Я, у которой не было их от тебя, я, которая ждала… Этот мужчина посеет во мне своих детей… Тебе все равно?

Пайкан резко прижал ее к себе, потом попытался взять себя в руки:

— Я буду мертв… Уже долгое время… Начиная с этой ночи…

Вдруг возник всепоглощающий и бесстрастный голос. Из всех лесных громкоговорителей звучал голос Кобана. Он вибрировал, накладывался сам на себя и расходился над озером. Голубая лошадь подняла голову к небу и издала боевой клич.

— Элеа! Элеа, слушайте, Элеа… Я знаю, что вы на Поверхности… Вы в опасности… Енисорская армия продолжает высаживаться… Скоро она оккупирует всю Поверхность… Сообщите о своем местонахождении Ключом, и мы придем за вами, где бы вы ни были… Поторопитесь… Слушайте, Пайкан, подумайте о ней!.. Элеа, Элеа, это мой последний призыв. До того как закончится ночь, Убежище будет закрыто, с вами или без вас.

Потом наступила тишина.

— Я принадлежу Пайкану, — тихо и серьезно произнесла Элеа.

Она повисла у него на шее. Пайкан обнял ее, приподнял и положил на мягкую траву, прямо рядом с животными. Из леса к ним подходили все новые и новые звери: белые лошади, голубые лошади, лошади черные, которых даже нельзя было различить в темноте. И медлительные черепахи выходили из воды, чтобы присоединиться к ним. Над горизонтом вокруг них на краю земли полыхали огни. Они были одни посреди живых укреплений из животных, которые защищали их и успокаивали. Пайкан снял ленту, прикрывавшую грудь Элеа. Он положил на грудь женщины ладонь и погладил ее со стоном счастья, любви, уважения, восхищения, нежности, с бесконечной признательностью к жизни, которая создала такую совершенную красоту. И отдала ее ему, для того чтобы он узнал, как прекрасна эта жизнь.

В последний раз.

Он взял губами сосок и почувствовал, как нежная точка становится твердой.

— Я принадлежу тебе… — прошептала Элеа.

Он освободил другую грудь, нежно сжал ее и снял одежду с бедер. Его рука заскользила вдоль бедер, вдоль колен, вдоль всех холмов, которые ведут к одной точке, к точке короткого золотого леса, к закрытой долине.

Элеа сопротивлялась желанию открыться. В последний раз. Нужно было превратить в вечность каждое нетерпение и каждое безрассудство. Она приоткрылась ровно настолько, чтобы рука смогла проскользнуть, искать, найти от точки к точке, вдоль равнины, между холмами, которые защищают, прячут, закрывают, ах!.. Нашел! обжигающий центр ее радостей. Она вздохнула и обняла Пайкана.