В год огненной векши
Шрифт:
– И князь Всеволод может оборачиваться?
Изяслав рассмеялся над словами Забавы.
– В волка-то? – и вдруг добавил с горечью.
– Если только в паука. Нет, княжна, ни он, ни я черным волком обернуться не можем. Нету чуда в Северомирске. Один холод по полгода, и море северное. Народ там суров. Железной рукой держит Всеволод край. Против воли его пойти не смеет никто. Сколько помню себя – война весь век. Еще матушка жива была, говаривала: «Изяслав для жизни рожден, Всеволод – для войны». А про волка – небылицы это. Может, было когда-то давно…
– Сказываешь ты так, будто сам не с той стороны, - удивилась Забава.
– Мой город
Нечего было больше сказать, и Забава отправилась к своей повозке, не замечая, как тоскливо глядит ей вслед Изяслав.
Утром недосчитались одной лошади. Их не привязывали – стреножили, и они спокойно паслись на поляне. Нашли труп недалеко от лагеря с распоротым животом, вывернутыми внутренностями. Две лисицы с окровавленными мордами скалились, завидя людей, не желая бросать добычу.
– Вот и показал себя черный волк, - хмурился Изяслав.
– Это не он, - не думая, воскликнула Забава, сама не ожидая от себя.
– Не он, - подтвердил светловолосый молодой дружинник, наклонившись над телом лошади. –Здесь медвежьи следы повсюду. Надо быстрее пройти лес.
Собирались быстро. Уставшая от тряски по бездорожью, Забава хотела поехать верхом, но дорога резко пошла в гору, на скользкой глине лошади не могли долго нести всадников. Пришлось спешиться, вести лошадей в поводу. Но и это было для княжны лучше, чем трястись в повозке. Изяслав шел рядом. Луша держалась подле воеводы и Ратибора.
Княжна легко, привычно взбиралась по длинному косогору, изредка поглядывая на Изяслава, который, казалось, ступал тяжелее обычного. Наконец, дорога вильнула и пошла прямо, а впереди показались просветы. Лес стал другой, молодой да редкий, с кустарником. И люди, и лошади, измученные тяжелой дорогой, пошли веселее.
– Скоро, княжна, дорога на Бугров будет - матушки моей родной город, - повернулся к Забаве Изяслав.
– Вот уж где всякие диковинки: наряды да ткани, каких ты никогда не видела, жемчуг морской, самоцветы из рудников в Перуновых горах. А балаганы какие там! Скоморохи народ потешают, медведей в упряжку впрягают…
– Медведей? Как это? – для Забавы, привыкшей бояться и уважать хозяина леса, такое было невозможно представить.
– Не взрослых, конечно, а подростков, двухлеток. Запрягут по трое или по шестеро, насядутся в телегу да мчат по дорогам, только хлыст свистит.
– Как же можно медведя в упряжь? Леший ведь накажет! – испуганно воскликнула девушка.
– Нет у нас Леших, Забава, - видя ее непонимание, разочарованно ответил Изяслав, - река у нас, торговля.
– Так и что? – не унималась княжна.
– Бабка всегда говорила, что медведь – это человек, которого наказали боги, и обижать его нельзя – беду можно накликать.
– У тебя в тереме, видел, белка ручная жила…
– То другое, этого бельчонка куница чуть не съела, братья из лесу принесли. Он и остался у меня, а захотел бы убежать – никто силой не держал.
– А ночью-то ты чьей шкурой укрываешься?
Забава покраснела.
– Этого зверя братья честно добыли и сразу убили, а не мучали. Сердце его и желудок лесу вернули.
– Чудная ты, - Изяслав казался чем-то расстроенным, - я тебе про жемчуга да самоцветы, а ты к медведям прицепилась. Не видела ничего, кроме Светограда своего да леса глухого, - заключил он, обиженно усмехаясь.
– Может, и не видела,
а закон знаю, - вскинула голову Забава.– В чем же он, твой закон? – не понял мужчина.
– И отец мой, и братья по тому закону живут, оттого и силен род Мирослава: одной рукой бери, другой отдавай; ни зверя, ни птицу без нужды не губи.
Забава замолчала, только убрала с лица волосы, выбившиеся от быстрой ходьбы. Вот и повздорили…
Изяслав по-прежнему шел рядом, но больше не смотрел в ее сторону и не заговаривал. Только когда на привале княжна сидела рядом с Лушей и пила душистый чай с сушеной земляникой, поймала на себе тоскливый и пронзительный взгляд его.
Поздно ночью, умываясь перед сном в ручье, протекающем в неглубоком лесном овражке, Забава невольно подумала: «Интересно, явится сегодня черный волк?». И сама себя отругала за эти мысли.
Дозорные у костра негромко о чем-то разговаривали, уставшие дружинники храпели под телегами. Утеревшись рушником, княжна собралась вернуться к лагерю, как вдруг сзади услышала громкий хруст сломавшейся под ногами ветки. С быстротой белки отпрянула она и развернулась. Перед ней, понурив голову и опустив глаза, стоял Изяслав.
– Князь! – еле слышно прошептала она.
Сначала он молчал, только поднял на нее воспаленные свои глаза, но тут же отвел, не выдержав ее прямого открытого взгляда.
– Не гони меня, княжна, выслушай, прошу.
И вдруг опустился пред ней на колени и обнял дрожащие ноги.
– Забава, не могу больше, не могу молчать! Люба ты мне! Как только увидел тебя, решил: не отдам тебя Всеволоду!
Будто громом пораженная стояла Забава: ни радости, ни страха – пустота в душе.
– Оставим все: повозки, дружинников - уедем сейчас. Я лошадей привязал отдельно, снедь в суму положил. Есть у меня и золото, и серебро с собой. Мы в полудне пути от дороги на Бугров. Доедем туда, в капище обряд совершим –женой мне станешь. Тогда уж никакой Всеволод тебя не отнимет.
– Что ты, князь! – глухим ломающимся голосом зашептала Забава.
– Я почти уже чужая жена. Брата твоего жена!
– Брата? – с ненавистью выкрикнул князь.
– Ничего не знаешь ты о брате моем! Лучше б мать его пуповиной задушила, когда рожала! Не будет у тебя с ним жизни – упырь он. Он жизнь, душу твою как упырь выпьет.
Забава отпрянула.
– О чем ты говоришь? Упыри – духи бесплотные, как князь может быть упырем?
– Я жизнью тебе клянусь, тот Всеволод – он нежить. Погубит он тебя. А я умру лучше, но ему тебя не отдам, - умолял Изяслав, протянув к Забаве руки.
Ее голова кружилась, сердце замирало от нежности и желания ответить на чувства этого человека, но говорила Забава другое:
– Задумал ты недоброе. Как брошу воеводу с дружинниками, как клятвы нарушу?
– Что с твоим воеводой станется? – зло отмахнулся от ее слов Изяслав.
– Посмотри, как иссушила меня любовь к тебе - на коленях ползаю. Мне свет без тебя не мил. Тебе решать – жить ли мне дальше или нет.
Изяслав прижимал холодные руки Забавы к своим губам, и она больше не отнимала их. Все мысли смешались в голове. Как же любит ее этот красивый сильный человек, что жизнь свою готов вручить! Сердце, не знавшее еще любви и обмана, металось раненой птицей. И неизвестно, как бы поступила Забава, но вдруг посреди ночи из глухой тьмы раздался тревожный близкий вой. Весь лагерь мгновенно всполошился. Княжна скинула с себя наваждение и, вырвав руки свои из влажных горячих рук Изяслава, побежала к лагерю.