В год огненной векши

Испуганная, пораженная Забава не сразу поняла, что руки ее свободны и больше не чувствует она на себе веса чужого тела. Медленно, слегка покачиваясь, она встала с земли и увидела в паре шагов от себя сидящего Всеволода. Он сидел спиной к ней прямо на земле, сгорбившись и уронив голову на руки. Первым желанием Забавы было немедля бежать с этого места, но услышав, что она встала, князь еле слышно сказал:

– Прости, Забава. А сам себя я простить не смогу.

Забава стояла и не пыталась утереть слезы, продолжавшие течь по щекам. Ее душила обида. Хотелось причинить такую же боль, что испытывала сама. Она уже сделала несколько шагов прочь, как вновь услышала его слова:

– Прости… Клянусь: пальцем не трону. Разум помутился… Люба ты мне...

Последние слова были сказаны еле слышно и с таким отчаянием, что у Забавы заныло сердце. Сила вдруг забилась в ней, как птица в клетке. Ниточка, что была натянута между ними, звенела, будто порванная струна.

Оглянувшись, Забава еще раз посмотрела на мужа. Он сидел так же ссутулившись, и девушке показалось, что его сотрясает мелкая дрожь.

Не до конца понимая, что делает, она подошла к нему сзади и опустила руку на его плечо, провела по жестким волосам. От этого легкого прикосновения, Всеволод вздрогнул, как от удара.

– Не люб мне Изяслав, - прошептала Забава, садясь рядом с князем на колени и поджимая под себя ноги. – Нет в моих словах лжи. Не могла уснуть, мужа искать вышла.

Всеволод повернулся и посмотрел в ее лицо.

– Прости, - хрипло прошептал он.

– И ты прости, - еле слышно ответила Забава и, положив голову на его плечо, добавила. – Никого другого сердце не хочет…

Не веря еще до конца в происходящее, Всеволод привлек к себе жену, прижал ее голову к своей груди, так что Забава услышала, как грохочет его сердце.

– Лада моя, - шептал Всеволод. – Никому не отдам.

Он долго бережно обнимал жену, наслаждаясь ее близостью и вдыхая ее неповторимый аромат. Когда Забава сама обвила руками его спину, он вздрогнул от неожиданности. Она прижалась к нему всем телом, подняла на него лицо, полное нежности, и больше Всеволод сомневаться не стал. Он вновь осыпал ее поцелуями, но нежными, осторожными. Прислушиваясь к каждому вздоху жены, каждому движению, он терпеливо ласкал ее.

Когда она привыкла к его ласкам, ответила, всем телом подаваясь вперед, он осторожно уложил ее на траву, нависая сверху.

– Если хочешь остановить, так скажи сейчас, - шептал, целуя.

Но она, страстно отвечая на поцелуи, прерывисто выдохнула:

– Не оттолкну…

Больше Всеволод не останавливался. Едва сдерживаясь, он неторопливо ласкал ее до тех пор, пока она не начала умолять, шепча его имя. Тогда мужчина весь отдался своему и ее желанию.

– Сейчас, лада моя, - молил Всеволод, находясь уже на грани. – Потерпи, любимая.

И когда он резко и сильно овладел ею, разрывая последнюю преграду, она со стоном приняла его.

Гасли звезды. На востоке чуть брезжил свет. Занималось утро нового дня. По дороге к городу на крупном вороном коне медленно ехал северомирский князь. Одной рукой он придерживал коня, не позволяя ему пускаться вскачь, другой прижимал к груди самое дорогое свое сокровище - спящую жену.

Глава 16

Проснулась Забава оттого, что Всеволод целовал ее волосы. Волна блаженства накрыла девушку. Всей душой ощущала она теперь силу мужа, которая окутывала, ласкала и отзывалась на самый слабый зов.

Потянувшись к нему и положив голову на его плечо, Забава будто плыла на волнах удовольствия.

– Так бы и держал всю жизнь тебя!
– прошептал Всеволод ей в губы.

Каждой частичкой своей ощущая его нежность, Забава сонно улыбалась. Так много хотелось сказать ему: и про то, что любит, и про силу его, которую чувствует, где бы он ни был, и много еще про что… Да Всеволод вдруг сказал с сожалением:

– Скоро мне уезжать нужно. Промысел ждать не будет.

Забава встрепенулась, тревожно посмотрела в голубые его глаза. Сердце будто ледяной рукой стиснула тоска.

Неохотно выпустив из объятий Забаву, князь встал, скинул с рук ненавистные перчатки и, одевшись, пошел умываться.

– Возьми меня с собой, - жалобно попросила Забава, вставая за его спиной и подавая рушник. – Я мешаться не буду.

Всеволод рассмеялся, и она впервые услышала его искренний смех.

– Я быстро вернусь, не успеешь и соскучиться. А то гляди, надоем, сама еще гнать будешь.

Одурманенный неожиданным счастьем своим, князь обнял жену, привлек к себе.

И вдруг отстранился.

– Что я сделал! –застонал, будто раненный зверь.

Не сразу Забава поняла, в чем причина его слов, а, поняв, ужаснулась: Всеволод был без перчаток!

Черная ночь, что окутала Забаву, не была беспросветной. Изредка княгиня выныривала из вязкой тьмы и видела, как рядом суетятся Раска и Луша. Чувствовала, как вливают в рот отвар донника и подорожника. Видела она, будто со стороны, как приходил жрец и, произнося какие-то слова, поджигал пучки сухих трав. Горьковатый запах расползался по комнате, но легче ей не становилось. Иногда видела в дверном проеме скорбное лица Ратибора и Изяслава.

Проваливаясь в сон, и там не находила она покоя. Сны ее были страшны: перекошенное злобой лицо Владигора и мертвые глаза его детей видела она во сне. И только однажды светлым пятном мелькнул образ высокой русоволосой женщины, прядущей кудель и что-то тихо напевающей. Забава знала, что это Мокошь, и попыталась было обратиться к ней, но видение исчезло, и княгиню снова окружила тьма.

Забава не страдала от боли, она просто вдруг оказалась между Явью и Навью и, будто находясь на перепутье, не знала, куда идти. Сила ее не пропала, даже в забытьи она наполняла ее слабое тело, но именно эта сила давила тяжелым грузом и не давала поднять головы. Будто тело ее вместило столько, сколько унести не могло.

Забава потеряла счет времени, перестала понимать, когда день, а когда ночь, и была равнодушна к тому, что делают с ее телом.

Не знала она, что князь, как только упала она без памяти, отложил свой отъезд и другого послал вместо себя на море, чего никогда раньше не делал.

Не знала, что в тот же день к больной созвали лучших знахарей, ведуний и волхвов и назначили награду серебром тому, кто сможет ее исцелить.

Не слышала, как каждую ночь Всеволод, не доверяя больше никому, приходил в горницу и не спал, метался и проклинал себя, прислушиваясь к едва различимому дыханию жены.