В год огненной векши

– Северомирцы Мокоши не кланяются, идола ее здесь нет. Если хочешь, чтоб по-доброму у нас сладилось, отпусти со своими людьми. В один день обернусь.

Изяслав недоверчиво посмотрел ей в лицо. Сердце забилось от радости. Наконец-то дождался покорности, наконец не он, а она его просит. Видя, что князь сомневается, Колояр, стоящий рядом, зашептал было, что нельзя идти на поводу у княгини. Но Изяслав неожиданно смягчился и согласно кивнул Забаве:

– Ладно, будь по-твоему. Только не с людьми – со мной поедешь. И смотри: коли побег задумала, - накажу.

Грубо втолкнув Забаву в ее горницу, Изяслав запер дверь. И снова княгиня осталась одна. Хотелось выплакать хоть часть боли, разрывавшей грудь, но слезы не шли – ей, готовой шагнуть за границу Яви, не о чем было жалеть. Мучило только то, что по ее вине пострадали Ратибор и Раска.

Изяслав велел рано утром быть готовой отправиться в капище, но давно рассвело, а никто к княгине не приходил. Сквозь заколоченные окна она слышала шум и голоса во дворе. Чтобы понять, что происходит и что за люди толпятся под ее окнами, Забава приникла к окну и вдруг среди шума четко различила пронзительные женские крики.

– Что? Совесть замучила? – раздался сзади насмешливый голос и, отпрянув от окна, княгиня увидела в дверях Лушу с подносом, на котором та принесла завтрак.

Девушка не стала ждать ответа, прошла в горницу и поставила поднос на стол.

– За твою ведь вину Раска страдает, - усмехнулась она.

Забава побледнела. И раньше догадывалась, почему не удался ночной побег, а теперь все стало ей ясно.

– Где Раска? – вскинув голову, спросила она. – Что с ней!

– А ты думала: Изяслав простит? – мягким, тягучим голосом пела Луша, подходя ближе. – Во дворе кнутом бьют служанку твою, чтоб другим неповадно было.

– За что, Луша? Что я сделала тебе? – развела руками княгиня.

– Ты-то что сделала? – удивленно спросила Луша, беря что-то блестящее с подноса и пряча за спину. – А не ты ли играла с Изяславом, хвостом вертела? А я его полюбила! Пусть же он знает, что нет никого на свете этом вернее меня.

Всей силой своей Забава ощущала опасность и злобу, надвигающуюся на нее, но отмахнулась от этого чувства как от назойливой мухи.

– Если б помогла мне, я б далеко нынче уж была и не мешала бы тебе! – попыталась она образумить Лушу.

– Ты мне уже тем мешаешь, княгиня, - подходя совсем близко, прошипела служанка, - что по земле этой ходишь! Пока ты живешь – чары твои на него действуют. Да уж недолго…

Она не договорила. Резко выпростала из-за спины правую руку, и над головой Забавы мелькнуло блестящее лезвие кинжала. Неведомо как княгиня успела перехватить руку Луши. Но служанка навалилась с нечеловеческой силой. Одной рукой она схватила Забаву за шею и словно клешнями сжала ее горло, другой направила кинжал ей в грудь.

Забава чувствовала, что слабеет, все ниже опускалось лезвие, и не было сил его остановить, но на крик прибежали стражники, схватили и оттащили вырывающуюся Лушу, с трудом отняли кинжал.

Через несколько минут в горницу вбежал князь. Услышав от дружинников, что произошло, он одним тяжелым движением стегнул Лушу по лицу. Потом посмотрел на бледную Забаву, которая стояла у стены и пыталась отдышаться, и пошел к ней, протягивая руки.

Но княгиня отшатнулась от него, окинув ненавидящим взглядом.

– Только то и можешь, что баб бить! – прохрипела она ему в лицо. – Где служанка моя? Что ты сделал с ней?

Изяслав остановился.

– Служанка твоя по заслугам получила, - высокомерно ответил он. – Собирайся, княгиня, сейчас в капище едем.
– А этой, - указал он дружинникам на корчившуюся на полу Лушу, - тридцать плетей, и чтоб не поднялась.

Луша кинулась ему в ноги.

– Пожалей, ведь дитя ношу! – плача, кричала она.

Князь, лишь брезгливо взглянув на нее, пнул в грудь носом сапога и, отвернувшись, вышел прочь. Следом дружинники выволокли бьющуюся в истерике Лушу.

Глава 23

Дорога до капища показалась Забаве бесконечной.

День выдался холодный, промозглый, с северным ветром. Несмотря на это, Изяслав приказал ехать верхами да взял с собой пятерых дружинников. Княгине оседлали маленькую молодую кобылку, которая постоянно норовила или убежать вперед, иль отклониться в сторону. Тогда Изяслав, всю дорогу ехавший от Забавы по правую руку, вырывал у нее уздечку и сам окорачивал лошадь.

Княгиня не перечила. По порывистым, нервным движениям видела, что Изяслав не в себе, и, скажи она хоть слово поперек, – слепая злоба затопит его. А Забаве нужно было во что бы то ни стало попасть в капище.

Невольно вспомнилось ей, как впервые ехала по этой же дороге со Всеволодом. Тогда казалось, что нет на свете ни горя, ни смерти – со всем справится ее сильный любящий муж, от любой беды убережет.

Слезы навернулись на глаза, когда вспомнила улыбающееся смуглое лицо его, светлые добрые глаза. Слишком мало было у них времени. И понять-то не успела, что такое замужем быть.

«Любый мой, - подумалось вдруг, - кабы вернуть сейчас могла, - ни за что не отпустила бы тебя тогда, в ущелье. Живым сберегла бы от всех смертей…»

Когда из Северомирска выезжали, она еще надеялась, что в дороге произойдет чудо и ей удастся сбежать. Теперь надежда развеялась, как дым. Будто под конвоем вез ее Изяслав, а в ущелье и вовсе княгиня почувствовала себя словно в ловушке.

Приближалась ночь, когда добрались до почти пересохшего озерца. Дружинники спешились, чтоб напоить коней.

– Князь, - обратилась Забава к Изяславу. – сам видишь: бежать мне некуда. Отпусти одну в капище да оставь до рассвета.

– Еще чего выдумала! – грубо ответил князь. – Пусть люди мои здесь останутся, а я с тобой пойду.

Но Забава так покорно просила, так убеждала, что Изяслав уступил.

– Ладно, - сказал он нехотя, - в капище не пойду, но неподалеку буду. Так что, если обмануть задумала, – поберегись.

Был уже поздний вечер, когда Забава ступила на знакомую полянку между скал. Почти наощупь собрала она пучок сухой травы да хворост и запалила костерок рядом с прямоугольным камнем, который видела во сне. Холодные влажные ветки не хотели гореть и слабо тлели, поднимая в темное беззвездное небо серый густой дым.