В год огненной векши

Вот тогда он и приметил ее. Она стояла в стороне, следя за играми городских парней и девок. Тонкая да высокая, статная, как царица. Девки все в белых льняных платьях да русоволосые. А она в красном сарафане с широким узорчатым поясом. Коса черная по спине, и глаза, как самая темная ночь.

Поймав на себе внимательный взгляд, девушка сначала искоса взглянула на Мирослава, потом вдруг развернулась к нему и, озорно вскинув голову, крикнула:

– Эй, князь, негоже на девок заглядываться!

Мирослав спрыгнул уже с коня, собираясь подойти, ответить, но красавица уже кружилась в хороводе с другими девушками.

Князю душу перевернуло. Подозвал к себе знакомого парня, спросил, указывая на девушку:

– Это чья такая будет?

– Желана это, князь, - ответил тот, - дочка травницы, что живет на другой стороне реки. Только и не травница она вовсе, говорят, а ворожея. И эта тоже, верно, ведьма. Вон какая черноглазая.

Парень уже отошел, а князь все не мог оторвать глаз от девушки. Он привязал коня к дереву и обошел игрище. Желана вместе со всеми прыгала через костер, кружилась в хороводе и пела. В полночь, когда желтая луна осветила все вокруг, девки и парни разбрелись по лесу искать цветок папоротника. Лес осветили десятки факелов. Желана одна пошла вдоль реки к корявому дереву.

Дерево это, сейчас уже поваленное бурей и полусгнившее, обычно обходили стороной. Старики рассказывали, что обитал в этом месте страшный змей, который похищал и сжирал красивых девушек, а перед смертью превратился в высокое уродливое дерево. У местных оно считалось границей, с которой начиналось Заречье - опасный болотистый край. Но именно здесь были самые густые заросли папоротника.

Сюда и направилась Желана. Сюда же, немного замешкавшись и сжав в руках костяной оберег, направил коня Мирослав. Сначала он лишь наблюдал за тоненькой фигуркой, мелькающей среди деревьев. Но девушка шла слишком быстро, и князь уже начал терять ее из виду. Тогда Мирослав решился. Пришпорив коня, он быстро поравнялся с Желаной, одним движением подхватил за поясницу и перекинул через седло. Девушка забилась, закричала, попыталась вырваться, но князь, крепко держа ее одной рукой, уже мчал во весь опор в Светоград.

Обессилевшую от борьбы и крика, не сопротивляющуюся привез Мирослав Желану в княжеский терем. Внеся на руках в свою опочивальню, бережно поставил на ноги. Она тут же отступила, забилась в угол, только красные от слез глаза смотрели прямо, зло.

– Не бойся, - поторопился успокоить ее князь, - худого не сделаю. Полюбилась ты мне. Я князь, негоже мне за девками бегать. Останься со мной, будешь жить в довольстве, а сыновей родишь – и их землей наделю.

Выпалив все на одном дыхании, Мирослав замолчал. Он ждал ответа, ждал хоть слова, жеста… Но Желана стояла, прижавшись спиной к стене, словно пойманный в клетку дикий зверь, и не отвечала.

Мирослав растерялся. Он прошелся по комнате, хотел ближе подойти к девушке, но она так отшатнулась, что он передумал и, решив наконец дать ей время свыкнуться с новым своим положением, вышел вон.

Два дня прошли как в угаре. Князь приходил в светелку, просил, умолял, и на коленях стоял, и грозил, но ничего не добился, кроме слез да затравленного пронзительного взгляда.

А на третий день к воротам явилась нищая старуха с клюкой и велела слугам кликать самого князя. Над ней сначала только посмеялись, но она стала сыпать такими проклятиями, что на шум вышел Мирослав.

– Ты, князь, дочь мою увез, - низким голосом прокаркала старуха. – Так поиграл, да и будет. Отпусти теперь девку.

– Дочери твоей я ни словом, ни делом обиды не нанес, - спокойно и уверенно отвечал Мирослав.
– Я люблю ее и хочу в жены взять.

– Не годится моя Желана в жены князю, - усмехнулась старуха, - она для другого рождена. Желана – богини Мокоши жрица. Отпусти добром, князь - Мокошь не простит.

Князь задумался: Мокошь – богиня добрая, всегда покровительствовала его роду, не случайно еще его дед идола на капище поставил. Но могла Мокошь и недолей одарить, и нити судьбы перепутать. Ей не впервой. Только отступиться он уже не мог.

– Не отпущу я Желану, - сказал он твердо. – А ты, ежели счастья ей хочешь, уговори сердце мне отдать. Я не поскуплюсь: сама на золоте есть-пить будешь.

– Не за золотом твоим я пришла, - скривилась старуха, - Отдай дочь мою, а иначе беда будет!

– Не отдам, - решительно ответил князь и хотел уже приказать, чтоб гнали старуху со двора, как та вдруг преобразилась: зеленью засверкали глаза, с головы упал серый шерстяной платок, и дыбом встали седые космы. Ведьма подняла клюку и заговорила не своим голосом:

– А коли так, смотри, князь, весь род твой прокляну до седьмого колена, на город твой черную язву напущу…

Не успела она договорить, как сзади все пришло в движение, князь оглянулся и обомлел: позади стояла Желана.

– Не надо, мама, молчи! – закричала она, бросаясь к матери. И тихо добавила, прямо глядя в глаза ведьме.
– Не пойду я с тобой. Я с ним останусь. Он правду говорит, что любит, и я его люблю.

Князь больше ничего не слышал от радости. В ушах звенело, сердце зашлось счастливым набатом. Желана что-то еще говорила старухе, та лишь злобно шипела в ответ, но повернулась спиной и пошла восвояси, подметая улицу своими ветхими одеждами.

Той же ночью стала Желана принадлежать князю. Тогда понял Мирослав, как умеет любить сильное взрослое тело, как жаждет страсти опытное сердце. А через неделю Желана княгиней ступила на порог княжеской опочивальни. Не обманул Мирослав.

Но счастье их было с горчинкой - не приняли молодую княжну вельможи, осуждали князя за простолюдинку; не приняли мачеху и княжичи, особенно старший. Как Владигор любил и оберегал после Забаву, так ненавидел он ее мать.

Молодая княгиня в княжеских палатах чувствовала себя птицей в золотой клетке. Все ее занятия сводились к рукоделию да ожиданию мужа. Попыталась она было заняться врачеванием, но князь строго-настрого запретил за травами ходить да отвары готовить - и без того Желану за глаза ведьмовкой называли.

На второй год княгиня понесла. Ох, и что творилось с Мирославом! Он и первенца так не ждал, как этого ребенка от безумно любимой жены. Только сама Желана начала грустить да недужить. Как князь не бился, жена ничего не говорила о причине своей тоски, только раз как-то сказала, что не простит ей Мокошь предательства, заберет дитятю.

Мирослав, чтоб успокоить ее, велел всем богам принести жертвы. Выбрали для этого жрецы день зимнего солнцеворота. Несмотря на лютый мороз, на капище пришло полгорода. Разожгли костры, на жертвенный камень перед идолищем Рода пролили кровь только что заколотого козленка, кровь зашипела, запузырилась, и в небо повалил белый дым.

Перуну на алтарь пролили кровь годовалого бычка – полыхнуло пламя в костре синими отблесками. Жрецы довольно посмотрели на князя.

К идолищу богини Мокоши Мирослав подошел сам. Жрец дал ему кривой остро заточенный нож, два дружинника подвели к жертвеннику крупную белую яку, подняв за уши голову, повернули шею к Мирославу. Тот примерился и быстрым уверенным движением полоснул по белоснежной овечьей шее. Ярка дернулась, захрипела, алая кровь обагрила черный жертвенный камень, брызнула на руки дружинникам. Жрец подставил чашу под рассеченное горло, наполнил кровью и плеснул на костер. Костер зашипел, полыхнул огонь, и поднялся в небо черный столб дыма. Жертва Мокоши была напрасной.