В годы большой войны

Особенно сильным такое ощущение было в начале войны, и Григорий написал рапорт Директору, просил направить его на фронт. Это было на втором месяце войны. На рассвете его вызвал Директор. Когда Григорий вошел, Директор сидел за столом, и голова его безвольно опускалась все ниже к развернутой перед ним карте. Григорий кашлянул, Директор непонимающе открыл глаза и, словно извиняясь за минутную слабость, сказал:

— Двое суток не смыкал глаз… Трудно…

Перед ним на столе лежала карта центрального участка фронта. Синие стрелы указывали вероятное направление ударов противника, и все они своим острием были нацелены на Москву. Рядом со стрелами — условные обозначения фашистских дивизий, танковых армий, еще не развернутых резервов противника, номера немецких соединений, присутствие которых удалось определить. А в разных местах, тоже синим карандашом, проставлены знаки вопросов: многое еще следовало выяснить. Могло показаться, что карта доставлена из какого-то большого немецкого штаба… На самом же деле за каждым знаком, за каждой цифрой, датой и обозначением частей стояла напряженнейшая работа советских людей из разведки.

Директор прогнал дремоту, поднял усталое, серое лицо.

— Корпус Манштейна все еще входит в четвертую армию? — спросил он.

Григорий подтвердил, и Директор сделал пометку на карте.

— А потери противника? Есть новые данные?..

— По уточненным сведениям, за три недели боев потери противника составляют более трехсот тысяч человек — около десяти процентов наличного состава, — доложил Беликов.

— Но в прошлый раз вы сообщали другие цифры — сто тысяч. Почему такая разница?

— Вероятно, в сообщении из Берлина речь шла только о безвозвратных потерях — о тяжело раненных и убитых… Новое донесение получили сегодня ночью.

— Что еще нового?

— Сегодня поступили сведения, что с девятнадцатого июля в Борисове находится крупный штаб, возможно штаб командующего фон Бока. К сожалению, информация запоздала, — доложил Григорий.

Разговор в кабинете Директора на этом закончился. Вот тогда Григорий и положил перед ним свой рапорт с просьбой о переводе на фронт.

Директор пробежал глазами рапорт, в нем было всего несколько строк. Лицо его стало холодным и замкнутым, он посмотрел на полковника и долго молчал. Молчал и Григорий.

— Советую вам — возьмите рапорт обратно, и будем считать, что этого разговора не было… — медленно произнес Директор.

— Но поймите меня…

— Я все понимаю, — прервал Директор, и в голосе его зазвучали резкие нотки. — Все это эмоции… Вы думаете, у меня не возникают такие мысли? Вот попрошусь на фронт, дадут дивизию, в крайнем случае полк, и я успокою свою совесть… Но в войне каждого из нас ставят на то место, где он может быть наиболее полезен. И уходить самому… Это похоже на дезертирство! Не будем больше говорить об этом.

Директор протянул полковнику его рапорт…

И снова пошли бессонные ночи, снова днем одолевала нечеловеческая усталость.

В немецком городке, расположенном рядом с швейцарской границей, жил немец, в прошлом рядовой профсоюзный работник. Сын его, красавец с арийской внешностью — высокий, светлоглазый — именно таких отбирали в войска СС, служил в лейб-гвардии, в войсках личной охраны Гитлера при его полевой ставке. До армии он был радиолюбителем, сделал себе коротковолновый передатчик и, уходя на военную службу, пообещал отцу раз в неделю, по субботам, ровно в полночь, подавать родителям сигнал, что жив и здоров. Вести летели из Берлина, из Берхтесгадена, из Восточной Пруссии, отовсюду, где в условленный день размещалась ставка Гитлера.

Во второй половине июля сын передал родителям:

«Прибыли в Борисов. Здоров. Идут затяжные бои».

Через несколько дней сообщение об этом поступило в Центр.

И еще одно донесение поступило в те дни от «Деда», из белорусского партизанского отряда:

«В Борисове отмечено скопление машин. Среди них машины с штандартами больших германских военачальников…»

Разведчики приблизились к тайне, тщательно охраняемой германским командованием.

Для советских войск положение под Москвой складывалось катастрофически. Так думал Гальдер. На сто пятый день войны — четвертого октября сорок первого года — он записал в дневнике:

«Операция «Тайфун» развивается почти классически… Танковая группа Геппнера стремительно прорвалась через оборону противника и вышла к Можайску… Намечается глубокое окружение групп противника…»

Начальника генерального штаба тревожили, правда, большие потери, которые несли германские войска на Восточном фронте. К началу операции «Тайфун» они составили пятьсот пятьдесят тысяч человек — больше шестнадцати процентов к численности войск, действовавших в России. Так он и записал в рабочем дневнике.

Еще в июле полковник Беликов по распоряжению Директора подготовил и отправил указания Центра своим «сторожевым заставам».

«Все внимание направьте на получение информации о немецкой армии. Внимательно следите и оперативно сообщайте о перебросках немецких войск на Восток из Франции и других западных стран».

Вскоре поступил ответ:

«В Германии формируются двадцать восемь новых дивизий, которые должны быть готовы к сентябрю».

Эти сведения относились к началу нового наступления на Москву. Но как обстоит дело теперь? И вот в самый напряженный момент радиосвязь с Берлином вдруг оборвалась…

Проходили день за днем, а связи не было. Тревога все нарастала. Директор распорядился сбросить на парашютах резервных радистов Ганса и Лелю. Выброску провести в Польше, поближе к немецкой границе. Они улетели — молодой радист из немецких антифашистов и девушка из Московского института иностранных языков, в совершенстве знавшая немецкий. Операцию по выброске парашютистов готовил сотрудник Центра Курт Вольфганг. Впрочем, теперь у него была другая фамилия.

Прошло десять тревожных дней, предельный срок, в течение которого резервные парашютисты должны были подать о себе весть. Но они молчали…

Радисты-операторы из ночи в ночь тщетно вызывали Берлин. Рядом с ними часами сидел Григорий Беликов. Берлинский корреспондент на вызов не откликался. В кабинете Директора обсуждали сложившуюся ситуацию. Полковник Беликов предложил: радисту Грину дать предписание, чтобы он выехал в Берлин и восстановил нарушенные контакты с группой Коро и Альтой. Если потребуется, оказать помощь. Иного пути нет. Резервные радисты не отвечают.

— Но это нарушает элементарные основы конспирации, — возразил один из участников совещания.

— Да, но что делать? — спросил Григорий. — Оставаться без информации нельзя. Надо идти на риск…

Директор согласился. Надо подготовить текст, но день-другой подождать. Операция действительно рискованная. Да и на шифр нельзя полагаться безоговорочно…

Москва переживала самые тяжелые дни за всю войну.

Ночью поступил приказ: Центру подготовиться к эвакуации.

Нацистские войска стояли на ближних подступах к столице. Кто скажет, скольким временем можно располагать для эвакуации? Колонны военных грузовиков стояли под погрузкой, выносили тяжелые сейфы. В помещения внесли канистры с бензином, минеры закладывали взрывчатку, ставили детонаторы, тянули провода, чтобы в нужный момент поднять все в воздух — «в случае непосредственной опасности», как говорилось в приказе. Комендант управления раздал офицерам автоматы и неограниченный запас патронов.