В годы большой войны

— Да, ты прав, — проговорил искушенный в житейских делах Штюльпнагель. — Нельзя рисковать собственной репутацией. Все знают, что ты для Милды не посторонний… Скажи, а человек-то он стоящий?

— Еще бы!.. Из старой аристократической семьи, инженер… Ума не приложу, что делать, — огорченно продолжал фон Штумп. — Не могу же я обратиться к нему с вопросом о его намерениях! Вероятно, он дал повод Милде на что-то надеяться. Если он порядочный человек, должен сам внести в их отношения ясность.

— Разумеется, — согласился командующий, — Милда должна поговорить с ним начистоту.

— А я уж подумывал, не вызвать ли сюда ее мать. Женщины лучше разбираются в таких делах…

Пожилые генералы сидели за столом, тянули из бокалов вино и много курили…

Через несколько дней Виктор встретился с Граммом и рассказал, в каком затруднительном положении он очутился. Дядюшка Милды недоволен неопределенностью их отношений, опасается за ее репутацию.

— Да, надо жениться! — воскликнул Грамм. В глазах его загорелись веселые огоньки, хотя говорил он, по сути, о серьезных, очень серьезных вещах. — Игра стоит свеч! Такой источник, как Милда, сразу не отыщешь.

— Это верно, — теребя свою густую бороду, согласился Виктор, — Милда и теперь запросто передает мне копии бумаг, которые уходят в Берлин… Все это я понимаю! Но жениться… Нет, это невозможно…

— Так что же будем делать?

— В крайнем случае, может быть, объявить помолвку, — предложил Виктор.

— А что, это идея! — согласился Грамм. — Это мне нравится. Посмотрим, что скажет Майстер…

Разговор этот происходил еще до ареста Амиго. Через него Грамм и передал согласие Дюрера. Когда Кетрин встретилась с Виктором, она шутливо сказала:

— Поздравляю, Виктор… Я привезла тебе согласие на помолвку…

Кетрин улыбалась, но настроение у нее было совсем не веселое. Виктор почувствовал это.

— Ну зачем же так!.. Ты же все понимаешь!..

Конечно, Кетрин понимала… Но сердцу-то не прикажешь! Все это было так сложно…

Виктор стал популярной фигурой среди немецких штабных офицеров. Его уже считали родственником генерала фон Штумпа, коменданта амстердамского гарнизона. И генерал явно благоволил к жениху племянницы Милды. В присутствии Виктора велись теперь самые откровенные, доверительные разговоры.

Вскоре после помолвки в квартире фон Штумпа по какому-то поводу собралась избранная компания военных. После ужина мужчины перешли в курительную комнату, и генерал завел разговор о положении на германо-советском фронте. Война на Востоке шла второй год, и многое не оправдывалось в расчетах генерального штаба… Старые генералы — военная элита Германии — были недовольны ходом кампании и, не высказывая этого вслух, объясняли неудачи самонадеянным поведением Гитлера. Фон Штумп осторожно затронул эту тему, избегая ставить все точки над «i».

— Мы не можем и не должны воевать на два фронта, — говорил генерал, раскуривая вечернюю сигару. — От этого предостерегал нас еще Бисмарк. Мы не можем покончить с большевиками, пока не прекратим ненужной войны с англо-американцами… На Россию надо бросить все силы и смять ее серией решительных ударов…

Виктор спросил:

— Вы считаете, генерал, что на Западе нужно заключить мир?

— Вне всякого сомнения!

— А мнение фюрера… Он двинулся на Восток, не закончив войны с англичанами. Как он относится к такой идее?

— Это должно быть сделано вместе с фюрером или без него! — резко бросил генерал Штумп.

Фраза, оброненная монархистски настроенным генералом фон Штумпом, говорила о многом. Было известно, что комендант амстердамского гарнизона разделяет мысли Штюльпнагеля, командующего германскими оккупационными войсками на Западе. Разведчики интуитивно чувствовали оппозиционные настроения военных по отношению к Гитлеру. Ходили разговоры о том, что надо заключить сепаратный мир с американцами, англичанами и вместе с ними создать единый фронт против Советской России. Теперь об этом открыто сказал генерал фон Штумп, личный друг и единомышленник Штюльпнагеля.

Перед тем как броситься в поток авантюр, Гитлер поучал своих единомышленников-генералов:

«Провидение определило, что я буду величайшим освободителем человечества. Перед поворотным этапом истории я освобождаю людей от сдерживающего начала разума, от грязной и разлагающей химеры, именуемой совестью и моралью. Я благодарю судьбу за то, что она уготовила мне благословение свыше и опустила на мои глаза непроницаемую завесу, освободив душу от предрассудков.

Природа жестока, следовательно, и мы тоже имеем право быть жестокими. Если я посылаю цвет германской нации в пекло войны, проливая без малейшей жалости драгоценную немецкую кровь, то я, без сомнения, имею право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые плодятся, как насекомые. Война, господа, производит естественный отбор, очищает землю от неполноценных и низших рас. И само государство, если немного пофилософствовать, является объединением мужчин в целях войны».

«Территория Польши будет очищена от своего народа и заселена немцами. Договором с Польшей я хотел только выиграть время. Международные договоры для того и существуют. В конце концов с Россией, господа, случится то же самое, что я делаю с Польшей».

Развязанная Гитлером война в конечном итоге вовлекла в свою орбиту более шестидесяти государств мира с населением в миллиард семьсот миллионов человек — четыре пятых всего человечества. Первые полтора года войны приносили Гитлеру только победы. Польша, Норвегия, Дания, Греция, Франция, Голландия, Бельгия… Вся Центральная Европа с ее громадным военно-экономическим потенциалом оказалась под пятой германского фашизма. Над Европой нависла мрачная ночь фашистского бесправия и угнетения. В нацистских штабах немецкие генералы отводили шесть недель наступательных операций для покорения России. Шесть недель!.. А потом наступит эра тысячелетнего господства над миром, эра великой империи, именуемой германским рейхом… Через шесть недель мечты станут реальностью…

Вторжение в Россию произошло в самую короткую ночь 1941 года — 22 июня.

По-разному встретили эту весть в оккупированной Европе — с тревогой и надеждой. С тревогой за судьбу России — выстоит ли она, или с ней произойдет то же, что с Польшей, Францией, с другими оккупированными государствами… А надежда — теперь Россия придет на помощь… Надо бороться!

К тому времени жители порабощенной Европы, подавленные внезапностью фашистского вторжения, начинали приходить в себя, пробуждаясь от пережитого массового шока, от первой растерянности и обреченности. Жизнь в фашистской неволе казалась чудовищным сном. Борьба начиналась, захватывая все слои населения. А во главе Сопротивления вставали коммунисты оккупированных стран, для которых только одна принадлежность к пролетарской партии служила приговором к смерти.

Командующий оккупационными войсками на Западе генерал Штюльпнагель подписал извещение:

«Французская коммунистическая партия распущена и всякая коммунистическая деятельность запрещена. Всякое лицо, занимающееся коммунистической деятельностью или пропагандой, является врагом Германии. Карой ему будет смерть».

Подобные извещения-приговоры появились во всех оккупированных странах. Их печатали в газетах, расклеивали на стенах домов, передавали по радио.

Во Франции компартию «распустил» престарелый маршал Петен, перешедший в услужение к нацистам. Перефразируя слова о том, что нельзя быть святее римского папы, о нем говорили: маршал-предатель стремится быть страшнее Вельзевула.