В Курляндском котле
Шрифт:
Доктор готовился к операции; нужно было извлечь осколки у раненого партизана. И сам доктор выглядел тоже больным — лицо желтое, щеки запали.
После только что проделанного нами тяжелого марша мы уснули крепким сном, расположившись у костров и засунув руки в рукава курток.
Проспали весь день. Вечером наши хозяева угощали нас блинами, только что испеченными на костре.
Утром пришли Ершов и Озолс. Они рассказали, что в оставленном нами лагере подорвались два гитлеровца. Один схватил заминированную свиную голову, другому оторвало руки, когда он брал «забытое» пальто Капустина.
С
— Ну как, жених, — влюбил в себя Зину? Не вижу, чтобы тобой больно интересовались.
— Был бы в «Стреле», влюбил бы, — отстаивал свои позиции «курляндский дон Жуан».
— Эх, Ефим, Ефим, — вмешался в разговор Тарас. — Воспитала тебя эстонская буржуазия хвастуном. Да разве Зина может тебя любить! Погляди, кого она выбрала, — серьезного, скромного парня и полюбила. Он без руки лежит, а она все свое свободное время ни на минуту не отходит от него. А счастье-то еще далеко.
— Она верит в счастье.
— Что вы мне лекции читаете, — притворяясь, что он сердится, говорит Колтунов. — Пусть будет парень счастливым. С такой женой, как Зина, не пропадет.
— Оказывается, лекции-то тебе полезны! — заключил Тарас улыбаясь.
Десятого февраля мы выступили из «Красной стрелы» и вот уже две недели рейдируем между Талей, Вентспилсом и Кулдыгой. Фашисты заблокировали все хутора, стремясь заморить нас голодом. За это время мы получили и передали командованию ценные данные о предполагаемом отводе некоторых немецких дивизий в Германию. Гитлер отзывает эти дивизии для усиления обороны глазного логова фашистского зверя.
…Ночь. Колонна остановилась.
— Можно садиться. С места не сходить. У кого есть табак — курить, — тихо передали по цепи.
Утомленные тяжелой ходьбой, мы расположились на снегу.
С табаком у нас плохо. Достается по две затяжки на брата — не больше.
— Володя, разреши мне еще затяжечку, — просит Саша Гайлис, держа в пальцах драгоценную цыгарку.
— Э, браток, не выйдет! Ты уже затянулся три раза, — не соглашался Кондратьев. — Виктору еще надо оставить, он распух без курева.
Рядом топает, стуча ногой о ногу, Коржан. Он вытряхивает из сапог снег. У Коржана, как и у многих, рваная обувь.
— Что, Коржан, морскую пляшешь?
— Запляшешь и морскую, — говорит он. — Как идешь — ничего, а остановился — ноги стынут.
К нам подошел Тарас.
— Виктор, — обратился он ко мне. — Зубровин разрешил. Пойдем на хутор, может, узнаем что хорошее и душу согреем.
Пошли Тарас, Коржан и я.
В комнате, куда мы вошли, горели свечи. У стола, за шитьем, сидели две женщины.
Хозяин дома — высокий, бритый, с длинной шеей и тонким сухим лицом, с трубкой в зубах — с недоумением, глядя на нас, сказал:
— Вы советские… Но как вы оказались здесь? На соседнем хуторе гитлеровцы… С пулеметом. Днем еще приехали…
— Знаем об этом, — сказал Тарас.
— Я-то их, чертей, не боюсь, — продолжал крестьянин, выбив трубку. — Даже если они и узнают, что вы были у меня… Но все-таки — странно. Садитесь!
— Вы хорошо говорите по-русски, — заметил я.
— Я служил в русской армии, в гренадерском
полку. В прошлую войну с немцами воевал.— Вот как…
— Как вы только живете в лесу в такие морозы? — проговорила одна из женщин. На глазах у нее блестели слезы.
— Живем… Прогоним фашистов из Курземе, тогда отогреемся, — усмехаясь, ответил Тарас.
— Трудно… Говорят, только у нас они и остались.
Она помолчала, словно припоминая что-то. Несколько слезинок скатилось по ее изрезанным морщинами щекам. И вдруг, встрепенувшись, она улыбнулась.
— Да что же я стою. Ведь вы кушать хотите. А у меня путра готова.
Она засуетилась около плиты, хозяин принес хлеб.
— Кушайте, — сказала хозяйка, ставя на стол миску горячей путры. — И у нас-то на хуторах все подобрали разбойники. Когда им погибель придет!
— Будет час, придет, скоро разгромим фашистов! — ответил Тарас, прихлебывая из миски. — Сейчас Советская Армия наступает, где важнее, — в Германии.
Коржан, разговаривавший с другой женщиной, громко рассмеялся. — Чему ты? — спросил я.
— Гражданка спрашивает, надо ли бояться большевиков? Напугали их фашисты. А я вот большевик, — добавил он. — Разве честным людям надо меня бояться?
— Когда мы свергли буржуазию, большевики земли мне добавили, — сказал хозяин, набивая свою трубку. — Было у меня три, а стало десять десятин. Соседу — он старый и бедный человек — книжечку дали, чтобы мог он деньги получать не работая.
— Это пенсия. В Советском Союзе все старики получают помощь, — сказал я.
— Я знаю, — ответил крестьянин. — Пришли немцы — землю у меня урезали, а соседу, если бы не моя помощь, хоть в гроб ложись. При Советской власти я так работал, что моя фамилия в волости на почетную доску была занесена. Едешь с женой и самому приятно, как там выведено: что я взялся посеять столько-то и все выполнил и сдал полностью государству.
— Вот пошел хвастать, — перебила хозяйка.
— Молчи, Айна. Не мешай говорить. Я еще фашиста прихлопну. Пусть только снег спадет или русские наступление начнут.
— О, господи! — вскрикнула жена. — Куда тебе, старый! Ты же воды не принесешь, не отдохнув пять раз.
— Помолчи, говорю! Не мешайся в наши солдатские дела.
Когда мы уходили, хозяйка подала нам две булки хлеба. Крестьянин сообщил, что он в прошлую войну был награжден «Георгием».
— Вы — большевики, а большевики, как я уже приметил, никогда не падают духом. Тяжело было России в сорок первом году, а Сталин не ушел из Москвы, даже парад принял. Большевистская партия спасла Россию от такой страшной силы, как гитлеровская армия.
— А вы, оказывается, в политике разбираетесь! — заметил Тарас.
— Как же, — улыбнулся старик. — Я Москву по радио слушаю. — У меня и портреты есть Ленина и Сталина. Берегу…
Снова в пути. Проходят часы, долгие, томительные, с кашлем в шапку, со взведенными автоматами.
— Володя!
— А?
— Что бы ты сейчас хотел?
— Я бы хотел, — выразил желание Коржан, — в бане помыться, а после проспать на койке, в тепле.
— Много ты хочешь, друг, — возразил я.
— А я бы хотел, чтобы поскорее быть в лесу, разжечь костер и уснуть возле него, — сказал Кондратьев.