В моей руке – гибель
Шрифт:
Мещерский прибыл на Фрунзенскую набережную в точно назначенный час. Он изредка поглядывал на Катю в переднее зеркальце: спутница уселась сзади, заботливо придерживая уложенный на сиденье букет влажных красных роз в хрустящем целлофане. Она казалась сегодня необычно молчаливой и задумчивой.
— Плохо себя чувствуешь. Катюша?
— Душно.
Мещерский нажал кнопку, опуская стекло со своей стороны, чтобы Кате не надуло в ухо. Потом заметил:
— Если ты волнуешься… Словом, о Вадиме не беспокойся.
Долетел благополучно и позвонит при первой же возможности.
— Господи
— Но тебя что-то беспокоит. — Мещерский пожал плечами: не хочешь — не говори.
Катя смотрела в окно. Беспокоит — это, конечно, сильно сказано, но… Нет, Вадька совсем тут ни при чем. О нем грустили со среды по пятницу — и баста. Сегодня утром, в субботу, когда она лихорадочно металась по квартире, собираясь в эту самую базаровскую Уваровку, раздался телефонный звонок. Оказалось, что не спится Лизе Гинерозовой. Катя удивилась: прежде приятельница не давала о себе знать столь часто.
Лиза осведомилась, приедет ли Катя «на траур»: «Андрей Константинович звонил Владимиру Кирилловичу и сказал, что он не приедет, а ты…» Услышав положительный ответ, Лиза обрадовалась.
— Хорошо, что ты будешь, хоть одно живое лицо в этом мемориале. Наши к трем собираются, так я решила тебе заранее предложить, — тут в голосе ее появилась легкая заминка, — может быть, ты с нами поедешь? Меня Димка отвезет.
Он заедет в офис, а потом по дороге захватит меня. Он сказал… если ты не возражаешь, то и ты с нами…
«Вот оно, значит, как», — подумала тогда Катя, а вслух ответила, что уже договорилась с Мещерским. Отчего-то ей не хотелось признаваться приятельнице, что они отправляются в эту Уваровку ни свет ни заря. Лиза, однако, не прощалась:
— На даче и поговорим. Мне, Кать, надо с тобой посоветоваться, но я бы хотела, чтобы ты сначала увидела все сама и… — тут Лиза снова запнулась. В общем, это Степана касается. Я тебе начала рассказывать в прошлый раз. Он такой сложный человек, с ним порой так трудно, и я… В общем, мне нужен совет…
Путаные Лизины фразы и тон насторожили Катю. «Что там у них происходит? Так на Лизку все это не похоже. Повезет ее из Москвы близнец Дима. А где же горячо любимый жених? Отчего он о невесте не побеспокоится?» Она тогда сразу же сунула «блюблокерсы» в сумку: «Отдам этому типу и дело с концом. А то…»
Но что было «а то». Катя точно сформулировать не могла.
Внимание Дмитрия Базарова к своей персоне она ощутила еще там, на Ваганьковском кладбище. Женщины в таких случаях никогда не ошибаются. Но это внимание ее не радовало, напротив — раздражало. Катя знала за собой грех: вечно кажется, что все вокруг в тебя влюблены. Ну и что ж такого?
Помечтать, что ли, нельзя о приятном? Но вот амурные фантазии насчет этого отпрыска базаровского клана казались какими-то… В общем, Кате вдруг резко расхотелось ехать в Уваровку. А тут еще Лиза со своим унылым настроением. А тут еще Мещерский со своей приторной заботливостью…
Они выехали из города, оставив позади Кольцевую и километры нового недавно отремонтированного Старо-Русского шоссе. В каких-то местах поворотах, поселках —
Кате казалось, что она уже была тут, проезжала мимо, причем совсем недавно. Но она знала за собой и еще один грех: отвратительно ориентируется даже на знакомых улицах, не то что на какой-то там подмосковной дороге. Они въехали в лес.Шоссе было совсем безлюдным. Так всегда: отъедешь от столицы, разменяешь седьмой десяток километров — и жми на газ по дороге, пустой, как взлетная полоса.
— Сереженька, поезжай медленнее, тут так дышится легко, — Катя открыла окно и со своей стороны. — Вот где надо обитать — в таком вот хвойно-озоновом раю. А мы в нашем бедламе скоро совсем скукожимся. Говорят, чтобы в центре жить — надо чугунные легкие иметь.
— Степка так же считает, — откликнулся Мещерский. — Природа, воля, человек на земле. Он вообще утверждает, что мы многое упускаем в жизни.
— В каком смысле упускаем? — Катя высунулась в окно.
Что это? Или ей послышалось, или где-то близко остервенело лают собаки… В лесу, что ли? — Далеко еще ехать?
— Километра четыре всего. — Мещерский наклонился, сверяясь с картой автодорог. — Степка сказал, проедем по берегу реки, в рощу на проселок и по…
Он не договорил. Резко, чисто инстинктивным движением нажал на тормоз. Катя, никак не ожидавшая такого маневра, больно стукнулась грудью в переднее сиденье, ничего сначала не успела увидеть, а потом…
— Боже, Сережа, ты же его сшиб!
— Нет, нет, он выскочил на дорогу, но я не задел его! — Мещерский уже хлопал дверцей, уже бежал по асфальту.
Катя, цепляясь каблуками за резиновый коврик, тоже выскакивала из машины. А на дороге всего в метре от передних фар «Жигулей» сидел… ребенок. Мальчишка лет восьми в замызганном костюмчике «адидас», в грязных кроссовках. Смуглый, черноголовый и черноглазый, похожий на галчонка.
Мещерский сел на асфальт, начал осторожно осматривать и ощупывать мальчишку. Катя суетилась тут же.
— Тебя не ушибли? Скажи, где болит? Бок? Животик?
Нога? Что с ногой? Где больно? В щиколотке, выше? Вот тут?
— Я же не задел его, Катя, — бормотал Мещерский. — У меня реакция, я… Тут выбоина на асфальте, он, наверное, споткнулся, ногу подвернул. Мальчик, почему ты молчишь?
Испугался, да?
Мальчишка не отвечал от того, что судорожно хватал ртом воздух худенькая его грудь вздымалась, как маленькие мехи. Он был весь мокрый от пота, чумазый. Вцепился в Катину руку. Глаза его, блестящие и испуганные, были устремлены в сторону леса. И тут Катя снова услышала тот остервенелый лай. Близко, совсем близко и…
Из кустов на дорогу вылетел полосатый питбуль. За ним еще один, только белый, следом тупорылый приземистый боксер.
Псы замерли на секунду, а затем… Катя почувствовала противную дрожь в коленях. Оскаленные собачьи морды, хриплое рычание, этот мальчишка на дороге… Господи, да что происходит-то?
— Пошли прочь! — взвизгнула она. Кто-то, помнится, говорил ей, что злой собаке нельзя показывать, как ты ее боишься. — Пошли, твари! Ой… ой, Сереженька, я… Ой, какие клыки…
Мещерский поднял ребенка на руки.