В море погасли огни (блокадные дневники)

– Остаетесь в типографии, - сказал я девушкам.
– А если понадобимся на фронте, пойдем вместе.

Девушки обиженно умолкли и стали укладывать свои вещи.

В редакционный отсек спустился и интендант Макаров. Он уже успел облазить всю баржу и пришел не одни, а с хитроватым техником - интендантом шхерного отряда.

– Мы беспризорные, отряда нашего уже не существует, - пожаловался снабженец.
– Вы теперь наши хозяева. Так забирайте со всеми потрохами. Сколько же можно тут болтаться под обстрелом! Еще утопят.

– Но на всех у меня нет полномочий.

– А всего - то всего - два бойца осталось от команды, я да жратвы немного в ящиках.

– Но зачем мне баржа?

– Не вам, а для базы пригодится, - негромко вставил Макаров.
– Вы только распишитесь, что приняли в свое распоряжение имущество типографии и... личный состав. А все остальное мы сами оформим.

Он дал мне расписаться в каких - то двух ведомостях и сказал:

– А теперь можете отправляться по своим делам. Все сделаем в наилучшем виде. Можете не беспокоиться.

Мне и в голову не могло прийти, что в такое тревожное время интенданты пойдут на какую - то махинацию.

Попрощавшись с девушками и печатником, редактор подхватил свой потертый чемоданишко, полевую сумку, и вместе со мной перебрался на катер.

Катер, обходя стороной корабли, ведущие бой с берегом, проскочил морские ворота и доставил нас в Итальянский пруд.

В Пубалте мы нашли только инструктора по печати.

– Все в разгоне, - сказал он.
– Немцы усиливают нажим. Сегодня, видно, критический день.

Он тут же при мне передал редактору шхерного отряда предписание явиться во вновь сформированную бригаду морской пехоты, а у меня спросил:

– А вашу газету когда получим?

– Через день или два, - пообещал я.

Нашему соединению приказано морем перебросить в Ленинград две дивизии с Ораниенбаумского "пятачка". Для этой операции подбираются только плоскодонные суда с мелкой осадкой - канонерские лодки, быстроходные тральщики, сторожевики и баржи с буксирами, способные ходить не по главному фарватеру, а и по другим участкам залива, не помеченным вехами.

На две дивизии надо послать много судов. Как же с такой армадой произведешь тайную переброску войск? Пришлось для каждого судна определять точный час подхода к пирсам, составлять график быстрой погрузки и определять пути ночного перехода.

Все штабисты и политработники заняты предстоящей операцией. Начальство не загрузило лишь редактора газеты. Но разве будешь бездельничать? Я закрылся в своей комнате и под пальбу артиллерии написал передовицу. Начиналась она так:

"Над Ленинградом нависла смертельная опасность. Очумелые гитлеровские орды, несмотря на огромные потери, прут и прут. Они несут на штыках рабство, нищету и позор. Неужели мы позволим фашистской чуме осквернить город революции, город Ленина?

Да никогда!

Ни шагу назад. Враг должен быть остановлен! А если мы его пропустим нас проклянут матери, жены, дети. Нам не простят позора.

Только победа!

Грозен народ в своем гневе. На защиту Ленинграда выйдут все от мала до велика. Пока бьется наше сердце, пока видят глаза, а руки держат оружие, не бывать фашистской сволочи на Невском!

Никакой пощады врагу!

Не будем жалеть ни свинца, ни стали, ни пороху. Пусть гитлеровцы дрогнут от страха и захлебнутся кровью! Иного выхода у нас нет..."

Не успел я поставить завершающего восклицания, как послышался стук в дверь. За мной прибежал секретарь политотдела.

– Срочно к бригадному комиссару!
– сказал он.

"Видно, выговор получу, что своевременно не представился", - подумал я. И захватив с собой передовицу, поспешил в штабную половину здания.

Меня встретил черноглазый бригадный комиссар. Он явно куда - то спешил, был в кожаном реглане и высоких охотничьих сапогах.

– Радун, - коротко назвал он себя после моего представления.
– Мне доложили, что типография уже прибыла. Сумеете сегодня выпустить газету?

– Навряд ли, - ответил я.
– Надо установить "американку", разложить шрифты... Да и материала нет.

– Не очень - то вы мобильны, - заметил бригадный комиссар.
– А нам позарез необходимо печатное слово.

– Может, листовку?
– нерешительно предложил я.

– Хм, листовку?.. А знаете, это еще лучше! Когда текст будет?

– Он готов.

Я показал ему незаконченную передовицу. Он тут же бегло прочитал ее и сказал:

– Мне нравится. Но не слишком ли краски сгустили?

– А разве у нас лучше положение? Правда и откровенность действуют сильней.

– Ладно, подписываю, - согласился он с таким видом, точно бросался в омут будущих неприятностей.
– Сколько к ночи дадите экземпляров?

– Две тысячи, - наобум пообещал я.

– Действуйте. Листовки раздадим бойцам на наших кораблях.

Типографское имущество прибыло на двух грузовиках. Его разместили в бывшей шкиперской кладовой.

Я собрал свое "войско" и, рассказав о готовящейся переброске стрелковых дивизий на помощь Ленинграду, спросил:

– Сумеете сегодня для этих бойцов напечатать листовки?

– Дайте текст, наберем за два часа, - ответила рослая наборщица Тоня Белоусова.
– Ведь так, Катя?
– спросила она подругу.

– Так, - отозвалась несловоохотливая Катя Логачева, прикрывая ладошкой рот. У нее не хватало двух передних зубов, и она все время пыталась скрыть свой недостаток.

– Какой разговор! Бойцы кровь проливают, а мы что же - прохлаждаться будем?
– добавила корректор Раиса Справцева.
– Сделаем.

– Ну, а мы - как прикажут, - сказал худощавый тихоня печатник Архипов.
– Помогите только станину развернуть.

– Тогда за работу!
– скомандовал я.

Наборщицы, распаковав плоские ящики со шрифтами, принялись набирать текст листовки, а Клецко с Архиповым занялись установкой "американки".

Через два с половиной часа наша редакция стала выдавать листовки, сильно пахнущие керосином и краской.

– Хорошо, что с типографским душком, - нахваливал Клецко.
– На закурку не пойдут.