В ожидании рассвета

— Меня часто хвалят за прекрасный мир, который я создала, — сказала Ирмитзинэ, будто убеждая саму себя.

— Гардакар Триглав, не имею ничего против того, чтобы вы были палачом, — заключил кшатри.

— Я тоже, — поддакнул Норшал.

Демон чуть не подпрыгнул, скаля зубы в счастливой улыбке.

«Чего он радуется?» — подумал Фарлайт. — «Можно подумать, ему редко попадаются жертвы для пыток».

Ирмитзинэ подошла к окну и, не оглядываясь, вылетела в него горгульей. Норшал открыл по порталу себе, тридану и кшатри, после чего все трое исчезли в гудящих воронках. Последним открыл проход Гардакар, кивком предложив Фарлайту войти первым.

66. Осуждённые

— Почему не сработало? — спросила Ирмитзинэ. — Ты снова упился перед работой? Так я и знала.

Нельжиа ничуть не был смущён упрёками смортки — он привык к ним за столько веков, как же иначе? Он опять лениво возлежал на подушках, коих было так много, что тридан утоп в них, открывая собеседнице только свою пышногривую голову. Вот из-за подушек вынырнула рука, нащупала что-то в глубокой тарелке и отправила тридану в рот. От Ирмитзинэ не укрылось, что рука была женской.

— Ну? — поторопила она Нельжиа, не дождавшись ответа.

— Ах, ты уже закончила? — спохватился тот.

— Да, я закончила. Как же ты стал похож на человека… Тело убивает дух.

— Я всё сделал в лучшем виде. Убедил кшатри, что Фарлайт — невинная коровка. Когда я его покинул, он верил в мои слова больше, чем рядовой землекоп верит в нашу божественную природу.

Ирмитзинэ аж подскочила.

— Твой язык что, совсем не слушается ума?! Говорить такие вещи при них! — и она ткнула пальцем в зеркало со своей стороны.

— Ах, они всё равно ничего не запоминают, да, мои глупышки? — промурлыкал Нельжиа. Послышалось девичье хихиканье. — Какого же ты низкого обо мне мнения.

— Что бы там не говорили о моих первых опытах, но вот это — настоящее извращение, — усмехнулась Ирмитзинэ.

— Почему? — искренне удивился тридан. — Представь: жизнь без забот, каждый день — как последний, каждый раз — как первый… Я им даже завидую.

— И что, каждое утро заново учить их говорить и подтираться?

— Их память обновляется не так глубоко… Но что с твоей памятью, а, Ирмитзинэ? Или ты забыла, что собиралась разделывать мой разум острым ножичком своей критики?

— Я никогда ничего не забываю. Но ты в кои-то веки рассказал мне кое-что интересное, не грех и отвлечься. Так что с Раутуром?

— Всё его Пророк. Раутур слушает его безоговорочно.

— И? Пусть носится со своим прорицателем, как с торбой; ты ведь сделал внушение?

— К тому и веду. Его кто-то снял, а кроме этого неведомого Пророка — некому.

— Значит, Пророк — восьмёрка, а не семёрка?

— Выходит, так. Возможно, даже тридан, а не маг. Отменил моё внушение и убедил Раутура проголосовать ровно наоборот.

— Значит, кого-то мы упустили, — задумчиво проговорила Ирмитзинэ. — Я упустила. Что ж, постараемся взять этого Пророка в оборот.

Смортка провела рукой по зеркалу, и Нельжиа растворился в тумане.

* * *

Мирт ушёл в суд, отчитываться по единственной деревне, которую он посетил, так что Нефрона осталась предоставлена сама себе. Ей тоже надо было явиться пред начальственные очи — закрыть дело о пропаже травницы Лоренны, но Нефрона всё ещё надеялась, что Фарлайт вернётся, и они пойдут в суд вместе.

От скуки девушка решила разделаться с ещё одним обязательством. Нефрона взяла бумагу и самопишущую палочку. Несколько минут, и ей удалось вымучить письмо.

«В деревню Пиминну, что за Ихриттом, старейшине Сьяласу Грану.

Сьялас, я выполнила вашу просьбу. Ваш сын Ремус пристроен в школу в Саотими, что на Востоке. Этой школой руководит сама великая смортка Ирмитзинэ, так что Рем получит прекрасное образование.

Надеюсь, что жена и другие ваши дети здоровы, а коровы хорошо наедают бока.

Искренне ваша, Нефрона»

Стоило ей отложить пишущую палочку, как в открытое окно ворвалась птица — скелет, обтянутый кожей, с ульхитовыми камнями в глазницах. В клюве она держала послание.

Нефрона взяла письмо, ей адресованное. Оно было написано корявыми крупными буквами.

«Тётя Нифрона! Забирите меня пожалуйсто тут очень плохо. Все жестоки учителя и учиники потомушто я похожи на человека без когтей и с человечискими глазами. Если так будет каждый день я точно ни выдержу.

Рем».

«Амулет на удачу» в кармане снова дрогнул. Нефрона вскочила, переполненная эмоциями, и вскричала, будто птица могла её понять:

— Люди ему плохие, сморты ему тоже плохие! Может, проблема в самом мальчике, а?

Но, она быстро успокоилась и написала ещё одно послание, на этот раз, для Рема:

«Держись, я что-нибудь придумаю».

Птица выхватила письмо из рук девушки, больно прищемив ей палец зубастым клювом, и понеслась над домишками лаитормского пригорода. Вдруг костлявая резко свернула, ветер подхватил её, и птица исчезла в портале, открывшемся на её пути.

— Ух ты, — выдохнула Нефрона. — До чего технология дошла!

Она побродила по квартире. Здесь было всего две комнаты, разделённые коридором; одна — гостиная, она же кухня, столовая и рабочий кабинет, другая — спальня и одновременно склад барахла, в котором Нефрона не стала копаться — она же была приличной гостьей.

Ей вспомнился замок Дха-Орлайнов в Ингвилии, тот самый, что она отдала благотворительному фонду. Там у каждого члена семьи было по комнате, и ещё много, много всяких помещений, даже для горшка отдельное. А ещё — комната для рисования, комната для чтения, комната для игры во фру, для размышлений, для разминки… Она не могла больше терпеть их давящую пустоту, оставшись одна — когда все погибли. Нефрона не жалела, что избавилась от замка и ничего не получила взамен, ей казалось, что она и деньгами-то с продажи не смогла бы воспользоваться, каждый раз вспоминая, как они ей достались.

Остановившись напротив зеркала, девушка вдруг увидела слёзы на своих щеках. Она и не заметила, когда начала плакать, и не знала, отчего — оттого ли, что Фарлайт не ответил ей взаимностью, или оттого, что он ушёл — и Нефрона опять остаётся одна-одинёшенька. О Мирте, что так радушно предоставил ей кров, она будто и вовсе позабыла и, когда он вернулся домой, сначала уставилась на него, словно вопрошая: почему он так бесцеремонно потревожил её в горестный час?

— Меня всё-таки уволили, — радостно выпалил он с порога. — Потому что я съездил только в одну деревню и потерял государственного коня. И кинжал тоже.