В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь
Шрифт:
Я не мечтала – я выживала и при этом была очень беспечной. Жаль, что эта всепоглощающая беспечность была вовсе не такой, как у Дейзи Бьюкенен. Она была основана не на легкомыслии, нет; она была основана на глубочайшей безнадежности.
Мое выживание было лишено надежды, и это не было для меня осознанным тяжелым экзистенциальным переживанием. В моей любимой книге «Три товарища» один из героев был красочно припечатан словами своего друга: «Будь здоров, Готтфрид! Ты – блоха, резво скачущая по шуршащей кальке времени…» (34).
И я идентифицировала себя с этой блохой. Моя психика решила задачку так: когда надежды нет – остается лишь беспечность. Беспросветность будущего была основой, помогающей мне справляться с повседневными трудностями. «Ничего не жди» было моим неосознанным девизом, моей базовой настройкой. Это было нейтральное утверждение,
Изредка школьная привычка иметь хоть какие-то амбиции прорывалась сквозь мое безразличие – они незримо соседствовали рядом. На весенние каникулы я улетела со своей подружкой в гости к ее семье в Москву и там познакомилась с ее старшим братом. Он показался мне очень загадочным – еще бы, ведь он был увлечен культурой Востока, знал несколько иностранных языков и много поразительных историй. Его интеллект и нетипичные для меня интересы покорили меня – а также то, как он на меня смотрел. Мы стали общаться по электронной почте, и с ним я открыла для себя ощущение того, что меня читают. Это было потрясающе. Это рождало во мне эйфорию.
В работе над этой книгой я снова соприкоснулась с тем, что чувствовала та юная часть меня, ведь я снова пишу о личном. В блоге и прошлых книгах я пряталась – за научно-популярными текстами, за мыслями других людей, за своим психотерапевтическим опытом. За стеной отчуждения, сотканной из слов.
А сейчас вы читаете меня – и я чувствую, что живу. Дышу. Делаю то, что казалось давно утраченным. Я снова ощущаю эйфорию обнаженной уязвимости – как и 16 лет назад, когда мне самой было 16 лет. После стольких лет я все еще могу разделить с самой собой эти чувства. Милая девочка, я способна тебя понять. Я снова вспомнила, каково это. И я благодарна тебе за то, что ты открыла для меня эту грань себя. Я знаю, что ты делала это, потому что не могла не делать, – а я делаю это, потому что действительно хочу. Ты делала это, потому что бежала от своих чувств и пыталась справиться с ними, – а я делаю это, потому что иду этим чувствам навстречу и хочу, чтобы они жили во мне, расцветали во мне, не боялись меня. Я беру тебя под свое крыло и даю тебе возможность говорить – так, как ты всегда этого хотела. О том, о чем ты всегда хотела поговорить. О том, о чем ты всегда хотела рассказать.
Я нашла эти письма во время работы над книгой. Это самая старая летопись моих самоощущений из всех, что сохранились.
С этим человеком я проявляла достаточно сильную уязвимость и делилась своими взаимоисключающими переживаниями.
Я писала ему, что волнуюсь за свое поступление, – а в следующем письме говорила «хотя, пожалуй, мне плевать».
Я писала ему, что хочу учиться в Москве, – а в следующем письме говорила «хотя, возможно, все это не имеет для меня никакого значения».
Я писала ему, что у меня текут слезы после неудачно (в моей картине мира) сданных экзаменов, – а в следующем письме говорила «если честно, мне все равно, что будет с моим будущим».
Я писала ему, что поступила на физфак, мехмат, факультет естественных наук и психфак[20], – а в следующем письме говорила, что «мне настолько все неважно, что я хочу сделать выбор, наугад ткнув пальцем в факультет, на котором буду учиться».
Временами мои подписчики задают мне вопросы о моем «предназначении». Я не фанат этого слова – думаю, в жизни много интересных дорог. И вот вам очередная ирония диссоциативной амнезии: я совершенно не помню, как и почему выбрала психологию. Кажется, я была настолько разочарована и в себе, и в математике с физикой (справедливости ради, тогда я физику не любила – хотя сейчас смотрю на нее совсем другими глазами), что решила саботировать все известное мне о себе ранее и просто пойти куда глаза глядят. Нет, меня не влекло к психологии, чтобы «познать себя». И нет, меня не влекло к психологии, чтобы помочь другим. Чтобы кого-то спасти. Кого-то исцелить. Все это не было ни прямыми, ни косвенными причинами моего выбора. Думаю, я просто балансировала в моменте здесь и сейчас, и волны хаоса моей жизни выплеснули меня на психфак. Помню, на одном из самых первых занятий в университете нас снимали на камеру, задавая вопросы о наших профессиональных надеждах. Знаете, что я сказала? «Надеюсь, мы все подружимся». Вот и все мои надежды на будущее к тому моменту.
Сейчас я могу точно сказать, что мое состояние соответствовало всем диагностическим критериям КПТСР: мне были знакомы телесные
флешбэки, избегание мыслей и воспоминаний о травме, гипербдительность, отсутствие эмоций, диссоциативные состояния, саморазрушающее поведение, стойкие негативные представления о самом себе и, наконец, социальные сложности.Исключение составляла дружба. Эта сфера с самого юного возраста была для меня чем-то особенным.
Конечно, даже в дружбе можно было увидеть торжество моей аффективной личности: например, в университете, едва я немного перебирала с алкоголем, мое сознание тут же отключалось, и АЛ занимала водительское кресло. Наутро я ничего не помнила: по рассказам моих друзей, я совершенно отказывалась нести ответственность за свою жизнь, принимала рискованные решения, когда же они пытались меня вразумить и ругали меня, я лишь хохотала им в лицо. Это происходило снова и снова – когда мы ходили на вечеринки, я летала с барных стоек, разбрасывала свою обувь, которую они искали по всему клубу, исчезала и не предупреждала, что не вернусь ночевать, тех подруг, с которыми жила, несмотря на наши с ними договоренности. Когда они звонили мне, я не отвечала, но могла позвонить им в пять утра, и, смеясь, сообщить имя парня, с которым проводила время, и резюмировать: «Грибы!», вводя их в курс своих наркотических экспериментов. Моя АЛ веселилась, хохотала, буйствовала, я же просыпалась наутро и помнила только, как начинался вечер, – и ничего после этого. Господи, какое же у моих друзей было ангельское терпение! Они пережили со мной самые мрачные мои времена, и я бесконечно благодарна за то, что они были рядом. За то, что верили в меня.
Я до сих пор помню букеты, которые они прислали мне, пусть и живут на разных концах света, когда вышла моя первая книга. Эти цветы – пионы, розы, гортензии, ирисы, эустомы – были прекрасны.
Мне важно, что частичка меня в виде моих текстов живет рядом с ними и является свидетелем их повседневной жизни. Особенно «Самоценность». Она стоит в их квартирах и домах, украшает их книжные шкафы, лежит рядом с их кроватями, является их настольной книгой.
Некоторые из них читают ее перед сном, некоторые вдумчиво обращаются к ней в сложные периоды своей жизни, некоторые не особенно погружаются в чтение психологических рассуждений, но дарят ее своим близким, родителям и друзьям.
У моей мамы до сих пор нет ни одной моей книги – и я не думаю, что эта книга станет исключением из правил.
Еще несколько лет назад мне было очень больно от этой мысли. Сейчас же я мысленно листаю фотоальбом, в котором запечатлены места обитания моих книг: у моей сестры, у моей тети, у моих друзей. Раньше они лежали на прикроватной тумбочке моей дорогой бабушки, которой больше нет; она читала их с карандашиком, оставляя закладки в тех местах, которые ей запали в душу больше всего. Когда она прочитала мою первую книгу (на мой нынешний взгляд, достаточно нескладную), она сказала: «Как жаль, что я не прочитала ее 50 лет назад».
Когда вы отправляете мне фотографии и видео с моими книгами, я добавляю их в этот мысленный фотоальбом. Не переставайте, хорошо? Если быть откровенной, когда я писала эту страницу, я расплакалась. Я писала ее на море, куда улетела вместе с подругой, – всю первую половину дня мы работали бок о бок. Она увидела мои слезы, подошла ко мне, обняла меня и расплакалась вместе со мной.
Дорогой мой друг, читающий эти слова: спасибо тебе за то, что ты рядом.
А вам, дорогие мои читатели, клиенты, подписчики: спасибо, что решились заглянуть по ту сторону рая вместе со мной. Спасибо, что дали шанс этой истории и этим словам.
Перелом
Я точно знаю точку отсчета перемен в моей жизни – это был день, когда нас с сестрой нашла семья отца. Это была зима 2012 года. Мне было 20 лет. Это не стало Днем, изменившим все. Но это точно стало Днем, принесшим свет осознания в мою жизнь.
Настоящие, устойчивые перемены требуют много, много, много времени. Наверное, это не самая радостная новость? Однако и в ней есть свет: перемены возможны. Заявляю вам это со всей серьезностью человека, справляющегося с КПТСР (и, на мой взгляд и на взгляд моего психиатра, делающего это успешно), и со всей ответственностью психотерапевта с 10-летней практикой, истово верящего в науку.
В начале книги я писала, что испытала облегчение, узнав о суициде отца. Возможно, вам показалось это бессердечным или как минимум странным? Я поясню: это событие бросило вызов моей диссоциации. Я впервые услышала честную версию своего прошлого. Я наконец узнала, какой была история моей семьи на самом деле. Я поняла, что скрывалось за дымкой молчания все эти годы.
Я не перестала употреблять наркотики.
Я не перестала пить в чрезмерных количествах.
Я не перестала находиться в созависимых отношениях.